В той стране

– Набаловались… – громко сказал он. – Ничего не мило, не дорого. Учат вас, учат… Всему. Лишь владай. А вы ничему не рады, ни об чем не горитесь. Зарплаты хорошие, жалиться грех. А все течет с каламутной водой. Одна песня: лей да пей… Мы с отцом на подчалке рыбалили. Парус. Море. Отец, два калмыка: Санжишка и Даржишка и я – куга зеленая, с десяти лет. Щенок, а всю работу делал. Сети набирал, ставил, кашеварил.

Старик подтянул к себе драный вентерь, достал иглицу с нитками, стал чинить, затягивая узлы. И странно было глядеть, как ловко орудуют хрупкой иглицей огромные, тяжелые руки, красно-сизые клешни с толстенными пальцами.

– Одно знаете: глоть да глоть. И у нас на подчалке водка всегда была, бочонок. Перед обедом и ужином отец наливал рюмочку. Вот такусенькую… – Старик показал самую малость. – Себе нальет, калмыкам.

Старик говорит со мной, но громко, чтобы Чуря слыхал.

– А как работали… Сто сетей, по пятнадцать сажен. Да какие сети, простая нитка. Промывай да суши, иначе попреют. Особенно летом, на «жарковке». Через день – суши. Пацаном был… – вспоминает Старик. – Подчалок бежит под парусом. Отец на руле, я – со щупом… Это шест такой длинный, рыбу искать, в воду опущенный. Держу его и слышу: вот рыба стукнулась. Говорю прямо в голос: «Стук!» Опять стукнет. «Стук! Стук-стук!.. Стук!» А потом: «Стук-стук-стук-стук-стук…» Значит, напали на рыбу. Окружаем. Сыпем сети. А уже темно. Надо спать.

У нас тоже темнеет, но по-весеннему долго. Садимся ужинать, долго пьем чай.

Они чем-то похожи, Старик и Чуря. Вот таким был Старик когда-то: рослым да сильным. А таким будет Чуря, если доживет: голова седая, морщины, а могута осталась: плечи, руки, прямая спина. Они похожи, словно старый отец и сын. Старик Чурю жалеет.

– Жениться тебе надо, – говорит он. – Жена, дети пойдут, забота. Меньше будешь пьянствовать. Жена сварит, обстирает. А ныне ты – сирота.

– Это правильно, – вздыхает Чуря. – Надо…

Он уходит в кубрик, шуршит страницами. А мы долго сидим. За бортом вода тихая, но звезды дрожат в ней. Темные тени верб и тополей тянутся от берегов, а в середине светло, словно там, в спокойной воде, закатный плес. Там утонуло солнце и долго светит через прозрачную склянь.

В тесном кубрике ночь провел я спокойно. Слышал сквозь сон, как Чуря вставал покурить. Он всегда по ночам встает и курит.

Утром проснулся я, вышел на палубу: малиновое солнце поднимается, малиновый туман редеет и тает, по просторной гладкой воде растекается огнистое полотнище. Тишина. Просыпаются птицы.

Старик остался катера караулить, мы с Чурей поплыли вентеря проверять да сети на легкой лодке с малым мотором – «Ветерком». Он не ревет, как иные, лишь постукивает.

Миновали озеро. Вовсе заглушили мотор, идем протокой. Зеленый коридор тополевой да вербовой гущины смыкается над головой и на воде – зеленое отраженье оставляет лишь синюю тропу – лодке путь.

Проверяем за сетью сеть. Пусто и пусто. Путина – к концу. Можно брать лишь сома, остальная рыба – в запрете, мечет икру. Сети стоят с крупной ячеей, семидесятка.

А вода поднимается, понемногу топит деревья. Сережки плывут вербовые. У высокого пня волнуется кулик-сорока. Черно-белым своим опереньем он точно сорока, но хвостик куцый и красный долгий нос. Резкий крик, на сорочий совсем не похожий: «Трли-трли!» Сейчас он волнуется. Во пне – гнездовье: пестрые яйца, а может, птенцы-пуховички, желтые с коричневой полосой на спине. Мы их не тронем.

Вчера у Чури был неважнецкий вид, нынче глядит он веселей.

– Отоспался? – спросил я.

– Спал.

– Куришь зря ночью.

– Курю, как дурак, – соглашается он. – Два, а то и три раза за ночь обязательно встану.

Проверяем еще одну сеть: на воде ровная строчка поплавков-балбер.

– И здесь никто не живет, – громко говорит Чуря. Плывем к другой сетке и еще издали видим: у края, у самых кустов, поплавки сошлись в кучу, смешались.

– А там кто-то живет, – довольно говорит Чуря и берет в руку темляк – железный крюк, чтобы поддеть крупную рыбу.

Поднимаем сома пудов на пять. Как все озерные сомы, он черен, лишь брюхо светлеет мраморно. В лодку он идет легко: темляком под челюсть, голову перевалишь через борт и вот она – в лодке, черная глыба, глаза-бусинки, усы.

Трогаем дальше, через протоку, мимо зеленых островов, где теперь цветут одуванчики, алые маки и ландыши: белые колокольцы на твердых граненых стеблях. Там аржанец – мягкая пыреистая трава и морщинистый, шершавый филовник.

Вода поднимается. Неделя пройдет, остров затопит, и в теплой воде на эту зеленую траву, еще не поникшую, будет лить свою маковую желтую икру пузатая красноперка.

Еще двух сомиков поднимаем, небольших, килограмм по тридцать, и уходим в полой, в разливы. Там по лету – сырые низины, болотца с кугой, камышами. Теперь – вода. Проверяем вентери – круглые сетчатые ловушки с крыльями на входе.