В тот день…

– И эта упрямая смогла даже хозяину отпор оказать, когда за брата ее посватал, – продолжил Озар, едва кухарка умолкла. – Она же древлянка, а эти могут за себя постоять. Или уйти восвояси. Справилась бы тогда Мирина с таким хозяйством?

– Захотела бы – справилась, – только и ответила Голица. – А я госпоже всегда помочь рада. И… И… все мы рады помочь ей!

При этом посмотрела с вызовом. Озар согласно покивал, принимая пояснения. А о чем думал, поди догадайся… Голица пристально смотрела ему вслед, когда уходил.

Озар прошелся по двору. Скучно ему было. Решил было подняться на заборол, осмотреть окрестности, но в это время стали слышны звуки била со стороны Княжеской горы – и волхв передумал. Понял, что у князя сейчас молебен начнется, а Озару не хотелось об этом думать. Лучше он подумает о небесном своде, где в облаках таится светлый Ирий, или будет думать о ветрах, носящихся на просторе, – северном Сиверке, ласковом южном Витриле, неспокойном подателе ясных солнечных порывов Стриге. Все они внуки божественного Стрибога, которые всегда над Русью веяли, всегда были своими.

Подняв голову, волхв заметил откинутые ставни на окошке Вышебора, представил его неподвижно застывшим в кресле и даже пожалел калеку: каково бывшему дружиннику, мир повидавшему, теперь все время сиднем сидеть… Вот и Моисей его сегодня оставил, ушел в город. Сменил хазарин свое почетное звание охранника на служение калеке, согласился таскать его увечное тело, обмывать и быть на побегушках. Озар не сомневался, что Моисей и в город отправился по наказу Вышебора, сам он от такого хозяина сварливого гулять бы не пошел по своей воле. Охранять же подворье теперь будет всякий из своих, в ком сила есть. Тот же Медведко огромный или Лещ, которого сила еще не оставила. Волхв вспомнил Леща в его колпаке линялом: надо же, рожа, как у простого селянина полянского[93], а в нем, оказывается, благородная варяжская кровь течет! Через него и Бивою она передалась. Переговорить, что ли, с Бивоем? Озар уже несколько раз пробовал пообщаться с этим немногословным парнем, но всякий раз почему-то беседа у них не клеилась. Да и не было Бивоя в тот день в Почайне. А мог бы он подговорить Жуягу? Челядинцы уверяли, что эти двое приятельствовали. Но зачем смерть купца Бивою? Раньше Озару думалось, что Бивой мог опасаться, что Дольма за отказ от крещения его со двора прогонит, но если, как оказалось, Бивой родня Колояровичам, то родного человека позорно прогнать. Так что пусть Бивой, который сейчас топором машет, продолжает свое дело делать. Надо же для баньки дрова приготовить. А в баньку-то самому Озару страсть как хотелось! Он так и сказал об этом Златиге, который лениво сидел у ворот, вырезая ложку из мягкой липы. На дружелюбные слова подсевшего волхва, что и им неплохо бы в баньке попариться, только хмыкнул.

– Мы сюда не затем прибыли, волхв, чтобы тело парить да бока наедать. Торчим тут… который день. Или ты о своих собратьях по вере забыл, что в подземелье томятся? Нам надо было уже все вызнать да Добрыне доложить. А мы… Тьфу! – в сердцах сплюнул дружинник.

Но Озар лишь отметил, что Златига сказал «нам надо вызнать». Значит, уже сладилось у них. Хотя какой прок от того Озару, если Златига, пусть и старался помогать, все же человек Добрыни. Ну и ладно. И Озар стал разглядывать замысловатую витую резьбу воротных столбов. Красиво смотрятся, но если надумать забраться снаружи во двор, по таким выпуклым завиткам это даже удобнее. Когда сказал об этом Златиге, тот лишь хмыкнул. Ясно, что душа дружинника не здесь, а там, где его беременная женка обитает. Вот бы и пошел к ней, предложил Златиге Озар. И даже подтолкнул плечом, мол, иди, иди. Все равно сегодня банный день, когда ничего им вызнать не удастся.

И Златига, сразу позабыв о службе, ушел. Озар остался сидеть у ворот, размышлял о всяком. Даже подремывать на солнышке начал, но вмиг очнулся, заметив, как купчиха Мирина, накрывшись легкой накидкой, сошла с крыльца и направилась за терем к гудевшей баньке.