В тот главный миг

Однажды случилось ужасное. Ранним утром, когда все ещё спали, немецкие егери ножами сняли сторожевое охранение, и, если бы не санитарка, полоскавшая в реке белье, отряд был бы полностью уничтожен. Партизаны врассыпную бросились к болоту. Побежала и Альбина. Чуть отставая от нее, бежал тот светловолосый, на тонком лице его с открытым ртом застыло выражение полной обреченности и мольбы. Тогда она остановилась. Сзади непрерывно били автоматы, рвали воздух разрывы гранат, гортанно кричали немцы. Но она стояла, дрожащими руками нащупывая кобуру. И в это самое время там, сзади, что-то изменилось. Рвущийся от ярости мужской голос бешено матерился. Она оглянулась. Корзун пинками и ударами кулака останавливал бегущих. Скоро удалось даже построить бойцов в цепь. А он, в сбитой на ухо фуражке, в разорванной на груди телогрейке, перебегал с одного фланга на другой, коротко стрелял из автомата, что-то кричал то одному, то другому в цепи, и те, ретиво вскакивая, неслись куда-то с его поручениями.

Она, сама не зная зачем, может быть, ведомая чисто женским инстинктом прижаться к самому сильному и уверенному, поползла к Корзуну. Он обернулся. Красное лицо его было в поту.

— В обороне не продержимся, — прохрипел он и вскочил. — Вперед! — И цепь, подброшенная его голосом, вскочила.

Они отбросили егерей и ушли, унося раненых и большую часть отбитого у фрицев имущества. Немцы на этот раз действовали небольшими силами, и отряд вырвался из кольца. В ту же ночь Корзун нашел ее среди санитарок и увел подальше в лес. Она отдалась ему, не сопротивляясь, и с этой ночи лицо его опять стало казаться ей самым дорогим, самым мужским лицом на свете.

У него всегда были женщины. Теперь он бросил всех. Он любил ее и сам вслух удивлялся немыслимой своей измене прежним привычкам. Он любил ее нежно и страстно, и она вся полыхала, встречая его, возвращающегося с задания, потного, багрового, в окружении своих нахалов разведчиков. Через две недели его, раненого, взяли немцы. Еще через два дня повесили на сельской площади. Он умер, как и жил: бесстрашно матерясь и не отворачивая шею от петли. Говорят, перед смертью крикнул: «Альке передайте…», а что передать, никто не узнал. Петля захлестнула горло.

Два с половиной года она проходила мимо мужчин, как мимо стен. Ни взгляды, ни слова, ни улыбки не останавливали ее. В сорок четвертом была тяжело ранена. Выжила, поработала в Главном штабе партизанского движения, в конце войны демобилизовалась. Поступила в геологоразведочный институт. Отец у нее был геолог, она давно тянулась в тайгу.

В конце первого семестра у них выступал один из лучших геологов Севера. Рослый, с грубоватым толстогубым лицом, с далеко ушедшими серыми небольшими глазами. Он говорил размеренно, точно, и что-то в нем напоминало Альбине о том, другом, который уже никогда не мог встретиться с ней в этой жизни. После звонка она подождала геолога.

— Возьмите меня в свою партию, — сказала она.

— А с учебой как?

— Потом выучусь.

Он посмотрел на нее жесткими серыми глазами и кивнул:

— Считайте — зачислены.

Это был Порхов.

…Она сидела в палатке. В лагере было тихо. Порхов увел рабочих наверх распределять канавы и шурфы. Она сменила гимнастерку на геологическую рубаху с колпаком, взяла накомарник и вышла.

Пахло утренней свежей землей и солнцем. У провиантской палатки на пне сидел завхоз и рассматривал карту. Увидев ее, позвал:

— Альбина Казимировна, на минутку! Поглядите, куда мы зашли.

Она взглянула на карту. Ее угол, на который завхоз указывал, был весь в густых коричневых разводах. Горные хребты, похожие на позвоночники огромных животных, оплетали узкую зеленую котловину.

Завхоз повел смуглым пальцем по вычерченной карандашом ломаной линии:

— Позади два перевала. Впереди — тоже два. Ежели будем бурить, как бурили, маршрут не пройдем. — Он улыбнулся, но в глазах его была тревога. — Думаю так: или шуровать назад, или спускаться к границе. Тянуть тут — погибель.

— Надо нащупать жилу, — сказала Альбина, с тревогой подсчитывая по карте расстояние. — Для чего мы сюда пришли? Нет, придется бурить, рвать, а потом спускаться на юг.

— Альбина Казимировна, — сказал завхоз. — Ноня середина июня, работы у нас плохо идут, набрали мы ребят — хуже некуда, я за это ответен. Надо вертаться. Тут, — он накрыл карту ладонью, — нам одна только обчая могила.

Альбина прикрыла глаза ресницами. Да, положение сложное, но говорить с Порховым безнадежно.

— Плохо работают, — согласилась она. — И что это за четверка, Корнилыч? Драку организовали, канавы вычищают так небрежно, что трудно составить картину, а за образцами полезешь, хоть заново за них отрывай…

— Просмотрел, Альбина Казимировна, — ответил завхоз и отвел глаза: — Пашка, дьявол, с пути сбил. Примай, говорит, те, мол, еще работники!

— И Пашка ваш лодырничает, — сказала Альбина. — Вы уж сами его подстегните. Сам знаешь, как много сейчас зависит от рабочих. Алексея же не свернешь. Он будет медлить здесь, если ему не все будет ясно в образцах, ни риск, ни уговоры его не стронут.