В тот главный миг

— Это уж точно, — вздохнул завхоз. И опять заговорил о своем брате:

— Почему это людям так выпадает: у одного до самой смерти все в полном ажуре, у другого — с измальства сплошные камни на пути? Отец давно у нас помер. Я ишшо малой был, а Пашку из-под лопуха не приметишь. Стал я за старшего. Рос малец и ничего, однако, рос. Со школы ниже четверок не приносил. А тут война. Ему тринадцать, а я на фронте. Огольцы, они народ какой известно. Стырили что-то с военного складу. Им — колония. И пошло. Вышел он в сорок четвертом, кого-то пырнул, опять в тюрьму. Теперь мужику двадцать лет, а он уж полжизни, почитай, по лагерям терся. Вот после этого и скажи, от бога, что ли, такое завещано. В чем он, Пашка мой, виноватый?

Думая о его словах, Альбина шагом поехала в голец. Да, сложная судьба была у многих. И все это надо было знать и учитывать, Но как учитывать, когда сейчас от работы каждого зависела судьба всех? Три часа дня, а еще не пробиты шпуры вдоль всей канавы, к закладке аммонита не приступали. Когда они вычистят канаву? На рассвете, что ли?

— Почему не работаете? — спросила она лежавшего на травке Хоря. Тот медленно поднялся, зевнул. Кепочка была насунута почти на самые брови, небольшие серые глаза умно и цепко щупали ее из-под белесоватых ресниц.

— Перекуриваю, — сообщил он, нагло усмехаясь. — По закону положено.

— Вы должны сегодня кончить канаву, а я не вижу, чтоб успели.

— Значит, завтра кончим, — сказал он с той же наглой усмешкой. — Вы-то чего тревожитесь?

— Беритесь-ка за кувалду, — приказала она, садясь на лошадь, — и вот что, Жуков, если в срок работу не закончите, пеняйте на себя, выгоним из партии. Останетесь здесь один.

Она ударила Серко каблуками, и тот послушно понес ее к другому краю канавы. Длинный, узкоплечий Шалашников жалко моргал, глядя на нее. Лицо его было в пыльном поту.

— Отстаете, Шалашников, — сказала она строго. — Другие уже рвать собираются, а вы еще не забурились как следует.

Теперь надо было проверить остальных канавщиков. Почти все работали плохо. Особенно Пашка и Аметистов. У Косых и Шумова дела шли лучше. Она подъехала к канаве Колесникова и Соловово и увидела, что Колесников лежит, раскинув на траве свое большое, обнаженное до пояса тело, и что-то рассматривает. На лице его, всегда казавшемся ей угрюмым, и даже высокомерным, было выражение детского любопытства и ожидания. Он смотрел на белку, которую во все свои блестящие бусинки разглядывала кабарга. Золотистая шерстка ее отсвечивала на солнце, она стояла в кустах, расставив ноги и вытянув милую мордочку с настороженными ушами. Альбина переступила, хрустнула палая ветка, кабарга рванулась и, зашуршав кустами, вынырнула далеко на поляне и снова исчезла среди листвы. Тотчас взвилась и перекинулась на соседнее дерево белка. Застыла столбиком и пошла виться, скакать и взмывать среди стволов.

— Ух, — сказал Колесников, садясь. — Как в тайге интересно.

— Вы здесь первый раз? — спросила Альбина, отходя к лошади.

— Не первый, — ответил он, — но до этого как-то не удавалось вникнуть.

Он шел рядом с ней. Высокий, с просветленным и спокойным лицом, поглядывая на нее, мягко и дружески улыбаясь глазами. Она села в седло. На душе было так нежно, так изматывающе хорошо, что она не выдержала, улыбнулась ему, но все же сказала:

— Наблюдение за флорой и фауной — это прекрасно, но как быть с канавой?

Он взглянул на нее, ничего не ответил и вернулся к канаве. Через секунду из нее начали вылетать земля и дерн. Темноволосая его голова то исчезала, то взлетала над бруствером.

Альбина немного подождала, сама не понимая чего. Потом тронула лошадь. Навстречу выехал всадник, это был Порхов. Он смотрел на нее угрюмо и спокойно, и вороной его шел неторопливо, удержанный властной рукой. Они съехались.

— Прогуливаемся? — спросил он.

— Жду, пока можно будет собрать образцы, — ответила она.

— Успеют кончить до сумерек?

— Жуков не успеет. И Пашка.

— Трудяги! — сказал он, подрагивая желваками на скулах. — Ну, я им сейчас…

— Погоди! Может, лучше вечером собрать людей и — при всех?

— Ладно, попробуем на собрании. Аля, — он развернул лошадь и подъехал к ней вплотную, так, что его колено коснулось ее ноги, — может, поговорим?

Она стегнула Серко концом поводьев, и он взял в рысь. Обернулась только в конце просеки. Порхова уже не было.

Нет, она не хотела начинать все заново. К человеку, который был ее мужем, она порой испытывала что-то похожее на симпатию, порой ее тянуло к нему, подойди он в этот момент, она бы сдалась. Но он не умел чувствовать такие моменты. Впрочем, он многое не умел почувствовать и понять.