В тот год я выучил английский

Я стал очень редко появляться на занятиях настолько, что, когда поздно пришел на лекцию, у профессора было пораженное лицо, хотя он не позволил себе ни малейшего замечания. Я проскользнул на скамейку перед Мэйбилин. Возможно, это было дерзко, но что мы должны были делать в этом наглом мире? Я думаю, что мистер Райт все прекрасно понимал. После «Юности» мы изучали «Доктора Фауста» Кристофера Марло, и Мефистофель был в центре обсуждения. Много раз они говорили о быстротечности времени и о том, как лучше им распорядиться. Мистер Райт цитировал Бергсона, Сэкай считал время подростковой проблемой. Сулейман полагал, что выражение «у меня нет времени» абсурдно: разве в течение нашей жизни время нам не принадлежит? Для Мэйбилин и меня это не имело значения. Я пропускал лекции, так как засыпал либо в четыре часа дня, либо в девять утра. Я разрушил свои внутренние часы, в дальнейшем их вели другие ритмы, более счастливые и индивидуальные. В них сбились стрелки, они были расстроены, но они стремились к правильному ритму. Между прочим, вопреки ожиданиям, они стали вращаться по кругу. Я даже опаздывал на наши встречи — о, не больше чем на пятнадцать минут — она меня ждала, мы оба понимали, что так и должно быть: время нас испытывало, оно обижалось, оно смотрело на нас глазами побитой собаки; время, как и небо, могло подождать. И на что оно рассчитывало, когда моим ориентиром стал блеск в глазах Мэйбилин, когда я чувствовал, что могу ее рассмешить, видя, как она едет в своем канареечном свитере на велосипеде ко мне, спускаясь по Риджент-стрит? Если существовали песни Майка. Или когда Гарри поднимал кружку, оглядывал зал, прежде чем поднести к губам. Или вечерами, когда бесконечно лился свет, словно ему нечего было делать, послав все к черту, по небу с огромной скоростью плыли облака, поджав хвост, как трус перед очевидностью. Время отказалось от борьбы, признало себя побежденным, склонило голову перед каждой секундой, которая была каплей в вечность.

44

Когда мы добрались до рыночной площади, вошли в самую большую в городе библиотеку, напротив Королевского колледжа, чтобы сравнить «Фауста» Гёте с произведением Марло. Контракт, разве он был одинаков в обеих книгах? Одно было верно, что вместе мы изучали нужный отрывок, страница за страницей, мы убеждались, что Мефистофель проиграл пари, но он может пойти на попятную, отступить, и в этот миг будет разгромлен. Мефисто, подумали мы, выходя из библиотеки на улицу, залитую ярким солнцем, ты просто устарел.

45

Барбара так хорошо разрекламировала, что мы с Мэйбилин скоро придем к Тэсс. Мэйбилин слишком элегантно оделась для подобного случая. «Well, you know, we’re just going to some American people’s place»[92], — предупредил я. Она сменила джинсы на белую юбку и надела коричневый пиджак. Когда мы шли по Милль-роуд, Барбара так развеселилась, что вытолкнула нас на проезжую часть, и из-за нее мы чуть все трое не угодили под грузовик, ее восторг был вызван атмосферой этого вечера, мягкими янтарными сумерками — внезапно к ней на руку сел майский жук, от удивления мы остановились и наблюдали за ним, пока он снова не взлетел. Когда мы пришли к Тэсс, там собралась та же компания, как и в прошлый раз, и мы не сомневались, что Майк должен был показаться с минуты на минуту, хотя и не знали точно во сколько; он исчезал, а затем снова появлялся на извилистых улочках Кембриджа, и как после этого можно было быть уверенным в его приходе. Самое странное в этом городе, что порой мы слышали, как впереди нас раздавались шаги, идущие с перпендикулярной улочки, у нас было предчувствие, ожидание, которое росло по мере усиления звука шагов по асфальту: мы думали, что это конечно же Майк должен был возникнуть из-за угла… да и это был он! Я никогда в жизни не встречал места столь богатого на совпадения, как Кембридж, и мне кажется, что именно поэтому я его так любил, это был настоящий город совпадений — как будто бы это была театральная сцена, на которой не было ни единой лишней детали и все вещи появлялись, когда требовались. Странно, но после этого вечера мы Майка почти не видели; думал ли он, что его присутствие нам мешает? Боялся ли он нарушить установленный порядок? Его изможденная гитара стояла в углу, казалось, что она пела в одиночку, пока Майк переходил от одной группки к другой, смеялся и шутил, он был всегда весел, несмотря на смутную меланхолию, часто появлявшуюся в его голосе и темных глазах. Затем, ускользая от наших взглядов, он рухнул на широкий диван, счастливый, растянулся рядом с Тэсс, она напоминала африканскую королеву в окружении свиты. И вместе с ней Майк с радостью и блестящими глазами занялся тем, что у него получалось лучше всего, — возрождал к жизни и дарил желание жить.