В тот год я выучил английский

А здесь у меня перед глазами был мистер Джерман, «very very old man»[30], я испытывал уважение к этому человеку, живой легенде, и я пообещал себе общаться с ним, несмотря на все трудности: в течение четырех лет он слышал взрывы пушек и теперь был глух.

15

Я не только сменил хозяйку с хозяином. Через пару дней, в понедельник, в девять утра, я отправился на ту же лекцию, что и Мэйбилин. Мы только начинали читать книгу Джозефа Конрада, а точнее, его новеллу «Юность». Мэйбилин сидела на скамейке как раз позади меня, на ней была темно-синяя юбка и светло-голубая блузка, вокруг шеи повязан бело-синий платок, волосы застегнуты заколкой. Когда я пришел, она ничуть не удивилась, я проскользнул на свободное место перед ней, сделал знак рукой и улыбнулся, как будто хотел сказать, что Джозеф Конрад с его «юностью» — это то, что нужно. Мистер Райт уже начал лекцию. Только Мэйбилин и я ловили солнечных зайчиков, которые сквозь витражное окно попадали на наши парты.

16

Мистер Райт был автором романа об автостопе и записок путешественника и не упускал случая это подчеркнуть — с видимым удовольствием, он собирался прочесть нам отдельные отрывки — лекция закончилась на первых трех страницах рассказа Конрада, этого автора я еще не знал, но чьи произведения, по словам мистера Райта, стали наконец-то широко известны. Впрочем, он это объяснил недостаточно хорошо.

— Well, I think Conrad… well, his style… is rather pompous, don’t you think?[31]

Что касается меня, текст Конрада был мне абсолютно понятен: я читал жизнь, которую видел перед глазами, которую узнал позже, гораздо позже, даже не успев оценить, когда судьба сделала вид, что встала на мою сторону, и Кембридж ускользнул от меня. «Юность» рассказывала обо мне самом. Я никогда ни в одной книге не ощущал такого юношеского восторга перед жизнью. У Конрада с самого начала было море, оно значило куда больше, чем стиль, — он был зачарован Востоком, уверенный, что там его ждало что-то чудесное и непостижимое, исполнение неизвестно какой мечты. Литература ради красоты и необходимости была на втором месте. Конрад увлекал меня как ни один писатель в тот период.

А Мэйбилин? Я повернулся к ней, она еще дочитывала. Она мне позже сказала, что тоже была восхищена, как Сабина, этими простыми словами: The Far East! The Far East![32] Эти слова звучали гораздо лучше, чем на любом другом языке. The Far East! The Far East стал очень быстро для нас последней точкой, куда сошлись все наши устремления, символом веры в жизнь и в наше собственное существование. Каждый раз, когда нам приходилось отвечать на вызов жизни, что бы ни было, выражение The Far East рождалось на наших губах. Это было магическое средство и шутка, ключ и понимание, даже когда мы насмехались… The Far East!

17

Позади нас открывалась стеклянная дверь в сад, куда мы выходили во время перерыва. Мистер Райт там быстро организовывал маленький аперитив, откупоривая студентам пару бутылок южного белого вина, когда наступал полдень. После первого бокала Мэйбилин и я заговорили о французской литературе, о Жюльене Сореле, которого она обожала и который мне совсем не нравился, но и этот спор закончился шуткой, потому что она решила, что я немного похож на него. Ей нравились его воля и сила. Что касается меня, то я предпочитал его полную противоположность, Фредерика из романа «Воспитание чувств», который она не читала. Она также любила людей, способных «видеть вещи с точки зрения Сириуса», — это был не мой случай, и это отдаляло ее от меня, как неизвестную звезду. Как только занятия заканчивались, здание мгновенно пустело, все студенты разбегались, и, как бы ни был мал город, возможность случайной встречи была ничтожна. Все вечера можно было провести в одной или другой точке этого маленького театра, в путанице улочек и колледжей, проходя по небольшим мостам через Кэм, так ни разу не столкнувшись.

18

Когда мы шли пешком вдвоем вниз к центру города, я спросил Мэйбилин, устраивает ли ее наше общение. Она ответила, что все просто замечательно и разговаривать со мной очень легко. Я верил, что она не знает, каких усилий мне стоила эта легкость.

— Really you don’t know how hard…[33] — она начала смеяться, глаза искрились, и жуткий автомобильный гудок застал нас врасплох на пешеходном переходе. Когда мы наконец добрались до кафе «Купер Кеттл», хотя нам пришлось дважды возвращаться назад, так как пошли не той дорогой, я подумал, черт возьми, она готова следовать за мной повсюду, позволила вести, Мэйбилин мне так доверяла, как никто до этого.