В третью стражу

Баст сел за руль. В принципе, можно было ехать: мотор уже разогрелся, да и причин задерживаться в имении у него не было. Однако он медлил, смотрел вполоборота, на вышедшую его проводить Вильду. Она была красива, и все время их знакомства он пытался убедить себя, что эта зеленоглазая и рыжеволосая — мед и красное вино — стройная женщина должна вызывать у него бешеное желание. Не вызывала, хотя была на его взгляд куда как красивее всех прочих известных ему женщин. Она действительно хороша: изумрудный блеск больших глаз и червонное золото волос. Он мог ею любоваться, и любовался, но не хотел ее, даже когда она представала перед ним во всей своей царственной наготе. Увы, и эта попытка оказалась неудачной, и Баст фон Шаунбург был даже рад, что начальство решило направить его в Нидерланды. В конце концов, лучше рисковать своей головой, играя в опасные игры рыцарей плаща и кинжала, чем разрушать себе душу несбыточным желанием быть как все. Увы, но член НСДАП с 1928 года, сотрудник СД гауптштурмфюрер СС Себастиан фон Шаунбург «западал» только на золотоволосых мальчиков, знал это и страдал, не имея возможности, ни удовлетворить свою страсть, ни изменить ее направленность.

Из газет:

Прибывший из Наталя Гидросамолёт-гигант «Lieutenant-de-Vaisseau-Paris» приводнился в Фор-Дё-Франс…

Большое возбуждение в румынской общественности вызвали недавние разоблачения шпионской деятельности немецкой тайной полиции

Рассматривая взаимоотношения Польши с её соседями, газета «Курьер Варшавски» подводит грустный баланс: «На юге у нас нет хороших взаимоотношений ни с Чехословакией, ни с Румынией, как и со всей Малой Антантой. На севере длительный спор с Литвой принял формы раздора со всем Балтийским союзом (Литва, Латвия, Эстония). Вызывает наши опасения и то, что на западе мы имеем очень обманчивую дружбу с Третьей Империей.

(4)

Боже, Царя храни!
Сильный, Державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Бо-о-оже, Царя храни!

Вставай, проклятьем заклеймённый,
Голодный, угнетенный люд!
Наш разум — кратер раскалённый,
Потоки лавы мир зальют.

В редакционном коридоре Дмитрий буквально с разбега столкнулся с Ореховым[20].

— Миль пардон, Василий Васильевич! Ради Бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным. — Сказал он, остановившись и вежливо склонив голову в знак извинения и приветствия.

— Полноте, Митенька. Не казнитесь, — Отечески усмехнулся в ответ Орехов. — Не иначе статью новую обдумывали?

— Да. В следующий номер надобно успеть.

— Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? — Заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. — Нечто этакое, — тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, — о зверствах кровавых чекистских палачей?

Ответить Дмитрий не успел, Орехов сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

— Впрочем, я отвлёкся, — лицо редактора вдруг поскучнело, — как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьёзный разговор.

Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не обещал.

«Не суетимся. Улыбаемся. Вот идёт по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница!. Так. Улыбаемся и машем. Какого рожна потребовалось от меня Орехову? Всё чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем».

— Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич. — Сказал Орехов, когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. — Чай, кофе?

— Благодарю вас, Василий Васильевич. Пожалуй, кофе, — ответил, садясь на свободный стул, Дмитрий. — Никак не могу привыкнуть к тем опилкам, какие здесь за чай выдают. Простите.

Орехов снял трубку внутреннего телефона, — Аннушка, два кофе, будьте любезны.

— Дмитрий Юрьевич, вы ведь знакомы с Арсением Александровичем Зайцовым? — спросил он, внимательно посмотрев на Дмитрия.

— Что вы, Василий Васильевич, Господь миловал. — Поднял в протестующем жесте руку Дмитрий. — Лучше уж, как говориться, они к нам, чем мы к Ним. Хотя хрен редьки не слаще, извините за прямоту.