В третью стражу

— Вы, Майкл, великолепный журналист. — Сэр Энтони чуть кивнул, поставив чашку на стол, непонятно: кивок этот относился к чаю или к Майклу.

Майкл на всякий случай «благодарно» улыбнулся, пусть даже — «я рад, что вам понравился чай», но и майор вряд ли приняв этот скромный жест за чистую монету, продолжил:

— И редакция «Дэйли Мэйл» наверняка заинтересуется вашей идеей цикла статей об англо-голландских экономических связях. Ну а если во время вашего пребывания в Амстердаме вы выясните кое-что (а ещё лучше и не только кое-что) для нас с мистером Си о связях германо-голландских (и не только экономических), это бы очень нам помогло.

А, старый лис! Не сказал «мы были бы благодарны»! Хотя при таком-то более чем скромном финансировании, о чём он сам твердит при каждом удобном случае…

— Так, когда вы собираетесь посетить Амстердам, дорогой Майкл? — глаза сэра Энтони неожиданно стали холодными, а взгляд — жестким. Не изменился только голос. Очень добродушный голос, можно сказать, расслабленный.

— Я планирую встретить там Новый Год.

Через минуту он встал, коротко поклонился своему старшему собеседнику и плавно — не демонстрируя офицерской выправки, а лишь показывая свою спортивность — повернулся и направился к выходу.

В коридоре лондонского клуба «White's» царил традиционный полумрак…

Из газет:

В начале года английский кабинет, без сомнения, будет обновлён…

Итало-эфиопский конфликт и международный кризис…

Убийства и аресты антифашистов ширятся в Германии…

(3)

Deutschland, Deutschland iiber alles,
Uber alles in der Welt!
Von die Maas bis an das Memel,
Von der Etsch bis an das Belt!

(Германия, Германия превыше всего, Превыше всего на свете. От Мааса до Мемеля, От Этча до Бельта!)

Солнце, искрящийся снег, темные силуэты сосен, и вечные горы, напоминающие… что жизнь быстротечна. Она лишь сон, красивый или не очень, приятный или нет.

А какой сон приснился мне? — Вильда не хотела признавать, что, возможно, ей снится унылый неинтересный сон про женщину, которая мечтала взлететь, как птица, но обнаружила себя «на кухне, в кирхе, и в детской». Увы, но такова правда жизни, неоднократно описанная в прозе и в стихах, пропетая с амвона, подкрепленная розгами строгой фрау Линцшер и растолкованная ласковыми ну-ну-ну «милой мутер». Нет ничего удивительного в том, что идея не просто носится в германском воздухе, она сам этот воздух… суть… идея земли и крови. Куда от этого бежать, если романтический Gestalt[18] «Великой Женственности» растворен не только в стихах божественного Гёте, но и в великолепных, как пенящееся шампанское, строках изумительного, хоть и запрещенного нынче, Гейне?

Мысль получилась красивая. Художественная, как все еще говорили иногда в салонах Мюнхена. Но главное, мысль эта понравилась самой Вильде.

Так мог бы начинаться роман, — решила она, глядя в спину уходящему вперед мужу, — о мужчине и женщине, идущих солнечным зимним утром по свежепроложенной лыжне в Баварских Альпах.

О мужчине и женщине, — повторила она мысленно и усмехнулась. Надо же, даже в своих мыслях она поставила на первое место не женщину, то есть, себя, а мужчину, то есть, его. Приходилось признать, что общество гораздо сильнее индивида, и с этим, по-видимому, ничего не поделаешь. А Баст — ну что тут скажешь! — был убедителен и великолепен, другого слова не подберешь. Он высок, атлетически сложен, и… да, он спортсмен в лучшем смысл этого слова. Все, что он делает, он делает технически безукоризненно, как сейчас, к примеру, идет на лыжах. Вот только…

Когда она увидела его впервые — а случилось это всего два года назад в имении тетушки Тильды — он ей сразу же безумно понравился. Баст буквально поразил воображение Вильды, которое, надо отметить, совсем не было неразвитым, как мог бы подумать сторонний наблюдатель. Но так все и случилось.