В царстве глины и огня

Н. А. Лейкинъ ВЪ ЦАРСТВ ГЛИНЫ и ОГНЯ РОМАНЪ

I

Воскресенье. На кирпичномъ завод купца Поеремина не работаютъ. Время за полдень; рабочіе, пообдавъ, цлой массой высыпали за ворота на берегъ рки, на которой расположенъ заводъ. Тутъ и «земляники», тутъ и «порядовщики» съ «порядовщицами», тутъ и печники, состоящіе при печахъ, тутъ и обжигалы, однимъ словомъ — вс чины завода. Есть даже дти, мальчики лтъ двнадцати, служащіе погонщиками лошадей при мельницахъ, на которыхъ размалываютъ глину. Женщинъ добрая четверть. Есть молодыя, есть и старыя. Шумъ, говоръ, слышится сочная трехэтажная ругань, переливающаяся на вс лады, склоняемая и спрягаемая во всхъ падежахъ, временахъ и залогахъ. Пестрютъ ситцевыя рубашки рабочихъ и яркія платья женщинъ. Большинство мужчинъ въ сапогахъ и опоркахъ, но есть и лапти. Въ лаптяхъ въ большинств случаевъ земляники, уроженцы Витебской губерніи. На нихъ виднются и пестрядинныя рубахи, и сермяжные армяки; большинство-же рабочихъ въ жилеткахъ поверхъ ситцевыхъ рубахъ или въ «спиньжакахъ». Передъ заводомъ, густо насорено подсолнухами… Гудятъ дв гармоніи въ разныхъ мстахъ и производятъ ржущій уши диссонансъ. Слышна пьяная псня въ одной сторон, въ другой сторон танцуютъ французскую кадриль, танцуютъ больше женщины съ женщинами, а мужчины стоятъ и смотрятъ, время отъ времени отпуская сальныя остроты насчетъ танцующихъ, но женщины этимъ отнюдь не смущаются. Вотъ протащили на дворъ четвертную бутыль съ водкой, и пять человкъ бгутъ сзади. Отъ группы танцующихъ отдляется замасленный картузъ съ надорваннымъ козырькомъ.

— Братцы! Примите меня въ компанію, говоритъ онъ бгущимъ.

— Нтъ, нтъ. Насъ достаточно, насъ и то шесть человкъ на четверть, отвчаютъ ему. — Мы новгородскіе, мы въ своей компаніи. Иди къ своимъ новоторжцамъ. Вонъ новоторы тоже на четверть сбираютъ.

— Ноаоторы — воры и ихъ не прошу къ нашему шалашу! восторженно взвизгиваетъ кто-то со двора и радостно взвизгиваетъ:- эхъ, загуляла ты, ежова голова!

— Братцы! Только чуръ длить водку поровну, а не по намеднишнему! слышится второй голосъ.

— Кто въ кабакъ бгалъ, тому полъ-стакана прибавки. Надо-же что-нибудь за работу, замчаетъ кто-то.

Среди диссонансовъ гармоники около танцующихъ кадриль выясняются звуки «Чижика».

— Руки въ боки, ноги врозь… Что за дама! Хоть ты брось! напваетъ кто-то изъ смотрящихъ на танцующихъ.

— Машенька! Вы пятками лягаете, а не крпко нажимаете! слышится возгласъ. — Вотъ какъ надо.

Раздается пронзительный женскій визгъ и танцы прерываются.

— Послушайте… Ежели вы не перестанете хвататься, мы скажемъ нашимъ новоладожскимъ, и они намнутъ вамъ бока, урезониваетъ второй женскій голосъ.

— О?! Что намъ ваши новоладожскіе! Нашихъ крестецкихъ здсь тоже достаточно. За себя постоимъ!.. угрожаетъ мужской голосъ.

— Плюнь, Машка, плюнь ему въ харю! Что съ нимъ разговаривать! успокаиваетъ третья женщина. — Танцуйте, двушки, четвертую фигуру. Ихъ, нахальниковъ, не переспоришь. Они ужъ извстные…

— «Дайте ножикъ, дайте вилку, я заржу маво милку»… поетъ пьяный голосъ и вдругъ прерываетъ:- Васька! Купи у меня платокъ. Вчера у татарина купилъ новый платокъ, а на кой онъ мн шутъ? Выпить хочется.

— Нтъ, что-же это, помилуйте!.. разсуждаетъ какая-то пожилая женщина. — Съ этимъ крестецкимъ просто сладу нтъ…

— Солдатъ… Ничего не подлаешь. Вс ужъ солдаты такіе… слышится возраженіе.

— Нтъ, надо, непремнно надо попросить нашихъ новоладожскихъ мужиковъ, чтобы ему печенки отбили.

— Не станутъ! Онъ грамотный, и новоладожскимъ нынче письма въ деревню писалъ.

На скамеечк за воротами сидитъ молодой парень въ блой холщевой рубах и новыхъ желтыхъ несмазанныхъ еще сапогахъ и лущитъ подсолнухи. Парень безусъ, блокуръ, робокъ, глаза какъ-бы испуганные. Около него трется въ линючей ситцевой рубах и въ опоркахъ на босую ногу парень постарше, черный какъ жукъ, полупьяный, съ опухшимъ лицомъ и подбитымъ глазомъ.

— Назвался груздемъ, такъ ужъ ползай въ кузовъ. Ау, братъ… Поступилъ на заводъ, такъ нечего отъ заводскихъ отставать, а долженъ компанію съ ними водить, говоритъ заплетающимся языкомъ черный парень. — Чего ты подсолнухи-то жрешь! Брось! Это бабья сндь. Отдай вонъ Машк или Грушк — он теб спасибо скажутъ. А ты долженъ сороковку купить, самъ выпить и товарища угостить.

Блокурый парень глядитъ въ землю и молчитъ.

— Ты на заводъ-то поступилъ, такъ хоть-бы окрупенилъ кого виномъ, продолжаетъ черный парень. — Ни крупинки вина никому отъ тебя не досталось. А у насъ такое положеніе, что какъ новикъ вступаетъ — сейчасъ товарищевъ поитъ. Это ужь самоё малое, что четверть ставятъ. А ты — ничего.

— Знаю. Но тогда денегъ не было. Я на заводъ-то пришелъ голодный, а не токма что деньги. Радъ былъ, что до хозяйскихъ харчей дорвался, бормочетъ блокурый парень.

— А когда расчетъ получилъ, отчего четвертухи товарищамъ не поставилъ? У насъ, братъ, за это бьютъ, больно бьютъ, всю душу вышибаютъ, а тебя помиловали.