В царстве тьмы. Оккультная трилогия

— Милая Антония, я ненавижу сцены и бесцельную болтовню. Строго обдуманное и важное семейное соглашение, каким является наш союз, не может быть расторгнуто из-за каприза девочки. Поэтому я разрешил этот вопрос во избежание лишних между нами пререканий. Теперь возврата не может быть, и тебе остается лишь примириться с несчастьем иметь мужем меня, а не «пасхального агнца». Со своей стороны, я очень доволен: король и придворные кавалеры наговорили мне много лестного по поводу моей прекрасной невесты, — добродушно закончил он.

Я была так возмущена, что не могла говорить и убежала в свою комнату, где горько плакала, но вместе с тем поклялась отомстить Эдмонду и заставить его дорого заплатить за коварство.

Затем последовало столько празднеств в нашу честь, что я жила как в чаду, не имея времени ни о чем думать.

Наконец настал день моей свадьбы. Я была грустна, чувствовала себя усталой, несчастной, убитой и много — что давно уже не случалось — думала о Вальтере, который все еще не появлялся. Я сидела в своей комнате в глубоком раздумье, как вдруг прибежавшая камеристка доложила, что прибыл отец де Сильва и желает говорить со мной. Я не видела его со времени переезда в Комнор-Кастл, но постоянно с ним переписывалась, считая надежным и искренним другом. Появление его в эту минуту меня искренне обрадовало. Я приказала тотчас провести его ко мне и, счастливая, бросилась ему навстречу.

Когда преподобный отец вошел и увидел меня, то остановился, видимо пораженный, и поглядел на меня каким-то удивительно жгучим и испытующим взглядом, так что я смешалась и стояла перед ним озадаченная. Но это мелькнуло как молния, и миг спустя его взгляд принял спокойное выражение. С обычной отеческой приветливостью подошел он ко мне, благословил и, сев рядом со мной, стал расспрашивать о моей прошлой жизни. Он мало изменился за последние годы: по-прежнему высокий, худой, со смуглым лицом и красивыми, правильными чертами. Как всегда спокойный и бесстрастный, де Сильва все еще казался человеком лет сорока.

С полным доверием рассказала я ему все: мои планы выйти за Вальтера и предательский прием Эдмонда, которым он разрешил вопрос в свою пользу. Де Сильва усмехнулся:

— Герцог оказался более дипломатом, чем я предполагал, и вполне ожидаемо, что он не желает отказаться от такой выгодной женитьбы. Равным образом понимаю я и ваше желание, дочь моя, иметь мужем человека одной с вами святой веры, но не такова, должно быть, воля Божия, и мы должны подчиняться посылаемым нам испытаниям.

Говоря дальше о Вальтере, я высказывала предположение, что Эдмонд держит его где-нибудь пленником, пока наш брак не будет заключен, и преподобный отец обещал мне выяснить это дело.

Недели две спустя после моей свадьбы я собиралась выехать, чтобы сделать кое-какие визиты, как вдруг неожиданно явился Вальтер; он был грустен, а в глубине его души кипела злоба — я это хорошо видела…

Эта новая проделка герцога глубоко возмутила меня, и я без стеснения высказала ему свое негодование.

Отец де Сильва провел тогда в Англии несколько месяцев, часто бывал у нас и любил беседовать со мной.

Как-то вечером мы дружески разговаривали у камина.

— Мне приходится огорчить вас, леди Антония, — неожиданно сказал преподобный отец. — Я отнимаю у вас старого друга, отца Розе.

— Но почему же это? Боже мой!.. — спросила я огорченно, так как привыкла к своему маститому исповеднику.

— Для блага целой общины: его делают приором одного монастыря в Риме. Однако успокойтесь: я сам выбрал для вас духовника, и отец Мендоза вполне заслуживает вашего доверия. Его просвещенное благочестие и серьезный ум будут прочной поддержкой во всех затруднительных случаях вашей жизни. Завтра я приведу к вам этого достойного пастыря.

Отец Мендоза, как и преподобный отец де Сильва, был по происхождению испанец, но молчаливый и сдержанный, не такой веселый и добродушный, как отец Розе. Скромный и горячо набожный, он всегда казался погруженным в глубокие размышления. Тем не менее Эдмонд возненавидел его с первого же дня, как тот поселился у нас, называл лицемером, волком в овечьей шкуре, говорил, что он подслушивает у всех дверей, потому что Мендоза ходил неслышно, и уверял, что его слащавая рожа и косые глаза действуют ему на нервы. Я не раз ссорилась по этому поводу с герцогом, потому что он иногда бывал очень груб с бедным отцом Мендозой, который, однако, никогда не позволял себе возражать ему.

Каждую субботу я исповедовалась, и отец давал мне добрые советы.

В исповедальне он был очень строг и неумолим к малейшему проступку. Кроме того, он внушал мне такое смирение перед обидами, которое возмущало мою гордую душу, и никогда я не бывала столь злой, раздражительной и капризной с Эдмондом, как после этих проповедей смирения. Но так как мой духовник не очень строго укорял меня за ослушание, удовлетворяясь новыми увещеваниями, то я покорно принимала его наставления, обещала исправиться, а поступала все-таки как вздумается.