В царстве жар-птицы

Сидевший возле Арского незнакомец быстро подошел к обезьянам и обвел их пристальным взглядом. Животные присмирели. Отходя, он что-то грозно крикнул, и мертвая тишина водворилась среди человекоподобных существ. Наконец орангутанги, по жесту незнакомца, по-видимому, властителя этого удивительного мирка, начали расходиться. Когда животные поднялись из-за стола, тогда в особенности заметно было их могучее телосложение, исполинские сгорбленные фигуры, огромные руки и короткие ноги.

— Это мои помощники и вместе с тем придворная гвардия, — улыбаясь, заметил Арскому и Скиндеру незнакомец. — Как видите, они ведут себя немногим хуже, чем это принято в так называемом порядочном обществе. И, право, они более достойны любви, чем многие члены людского порядочного общества.

Он кивнул головой, и молчаливый малаец отвел пленников тем же путем в их комнату. Оставшись наедине, друзья долго обменивались впечатлениями диковинного обеда среди человекоподобных обезьян. Они совершенно не могли понять жизнь в этом загадочном доме, и облик хозяина его казался им еще более таинственным.

В девственных дебрях острова оказались загадки, о которых нельзя было иметь представления в культурном мире.

V Ученый сверхчеловек

На следующий день тот же прислуживавший Арскому и Скиндеру малаец привел их в обширную комнату, имевшую вид лаборатории. По ней, из угла в угол, крупными шагами ходил знакомый друзьям человек, в первую минуту не обративший, казалось, внимания на вошедших. Он был погружен в глубокое размышление, и по лицу его время от времени пробегала чуть заметная судорога. Наконец он остановился, сделал знак друзьям сесть и через минуту сам опустился на низкий диван.

— Вы, конечно, вправе ожидать от меня некоторых разъяснений, — начал он, обращаясь к ним. — Но, прежде всего, я хотел бы, чтобы вы, по возможности искреннее, сообщили мне еще раз о тех побуждениях, которые заставили вас очутиться здесь.

И друзья повторили рассказ с возможной полнотой, чувствуя, что от этого зависит, быть может, все их будущее.

По-видимому, слушатель их был удовлетворен, — не успели они кончить, как он дружески обратился к ним, прося его называть с этого дня доктором Фюрстом.

Он остановился на их романтических порывах и произнес целый панегирик лучшему в природе человека — вечному романтизму.

Фюрст говорил, что при всей своей ненависти к современному человечеству он любит молодежь, стремящуюся проявлять свои лучшие силы.

Далее он указал на то, что Арский и Скиндер, в силу сложившихся обстоятельств, должны остаться с ним, пока он останется на острове. Он не может рисковать, по многим причинам, тем делом, которое нужно завершить, а до того времени никто в мире не должен подозревать о его местопребывании здесь. Фюрст предлагал им добровольно стать на время его помощниками, тем более, что он теперь особенно нуждался в помощниках — белых людях. Если у Арского и Скиндера была склонность к сильным и новым впечатлениям, то где, как не у него, они испытают то, что не снилось целому миру?

И внезапно тон голоса его переменился — стал резким, надменным, полным какой-то сверхчеловеческой силы.

Друзья сжались, с робостью посматривая на изменившееся лицо Фюрста. Он остановился перед ними и, хотя лицо его было обращено в сторону Скиндера и Арского, взор его, острый, металлический, был устремлен куда-то в пространство.

— Для вас я просто доктор Фюрст, — говорил он, — но в свое время я был известным профессором. Вы слишком молоды, слишком неопытны, слишком незнакомы с жизнью, чтобы знать, до какой степени можно ненавидеть и презирать ничтожество современного человечества, болезненно ощущать несовершенство жизни и весь смысл ее превратить исключительно в искание истины, нелицемерной и обнаженной. Пусть на пути встают бесчисленные препятствия, пусть ополчается вековая мораль, предрассудки и совесть, — коварные гасители могучего пламени истины, — пусть требуются жертвы, победа разума в конечном итоге несомненна!