В царствование императора Николая Павловича

Ротмистр оглянулся. В шагах десяти от него стоял армейский прапорщик, лицо которого было хорошо знакомо Соколову. Это был не кто иной как Игнатий Масловский, бывший хорунжий уланского полка дивизии Скржинецкого, воевавший в 1831 году с русскими, попавший в плен во время сражения при Грохово. Вместе со многими пленными польскими офицерами он был сослан рядовым на Кавказ. С унтер-офицером Масловским Соколов познакомился во время похода отряда генерала Граббе на гнездо Шамиля, неприступный аул Ахульго. Тогда они оба служили в славном Апшеронском пехотном полку. Масловский был настоящим рубакой, который всегда рвался в бой, не страшась ни пуль, ни кинжалов горцев. Среди "кавказцев" – так называли себя офицеры славного Отдельного Кавказского корпуса Русской армии, существовали довольно либеральные взаимоотношения между офицерами и нижними чинами. К тому же среди этих нижних чинов было немало ссыльных поляков, которые когда-то имели чин офицера и, за участие в мятеже лишились его. В числе ссыльных были аристократы, так же как и простые шляхтичи несли службу в нижних чинах. Например, в Тенгинском пехотном полку в шинели рядового воевал с горцами князь Роман Сангушко. Надо сказать, дрался он храбро, и вскоре получил первый офицерский чин.

Игнатий Масловский отличился во время штурма Ахульго, и получил в награду солдатского Георгия, который теперь красовался у него на груди. Похоже, что в недавней схватке с горцами ему не очень повезло – левая рука у Масловского висела на шелковой косынке, переброшенной через шею.

— Здравствуй, Игнатий, — ротмистр с улыбкой приветствовал бывшего сослуживца. — Хочу поздравить тебя с новым чином и наградой. Ты в Петербург приехал в отпуск или на лечение?

— Здравствуй, Дмитрий, — с легким польским акцентом Масловский ответил ротмистру. — Да, видишь, не повезло мне во время одной экспедиции против аула немирных горцев. Один абрек хотел рубануть меня по голове кинжалом. Я успел подставить руку, и кинжал распорол мне мышцу до самой кости. Похоже, что задеты какие-то жилы – рука стала плохо сгибаться. В полку мне дали отпуск по болезни, и я поехал с оказией в Петербург. Говорят, что у вас тут есть хорошие врачи…

— Есть-то они есть, — Соколов задумчиво почесал переносицу, — только лечиться у них – не каждому по карману. Но, я замолвлю за тебя словечко, есть у меня на примете хорошие врачи. Ты ведь помнишь, что в Ахульго меня серьезно ранили, и я долго потом лечился. Так вот, на ноги меня поставили именно здесь, в Петербурге.

Встретившимся однополчанам хотелось еще постоять и поболтать, но Соколов не забыл, что в здании у Цепного моста его ждет граф Бенкендорф. Поэтому, он попрощался с Масловским, договорившись встретиться с ним через день в одном уютном кабачке на Моховой.

Потом ротмистр сидя за столом в кабинете у графа написал подробнейший отчет о том, что он видел неподалеку от усадьбы Виктора Ивановича Сергеева, и даже, как мог, попытался изобразить вид транспорта пришельцев из будущего, именуемый мотоциклом. Здесь же ему передали записку от императора, в которой тот приказал рано утром отправиться с ним в гости к отставному майору, дабы самодержец мог своими глазами лицезреть чудо техники их гостей из XXI века.

Смотрины мотоцикла прошли с оглушительным успехом. Император был в восторге от увиденного, и всю дорогу до Петербурга оживленно беседовал с Тихоновым и Сергеевым о российских дорогах, транспорте и перспективах его развития.

Ротмистр слушал их болтовню вполуха. Его сейчас занимали мысли о предстоящей встрече с Масловским. Опыт, полученный им во время работы в III-м отделении, а также информация, полученная от людей из будущего, научил бывшего пехотного офицера думать и анализировать. Что-то подсказывало ему, что эта встреча на Марсовом поле не была случайной. Да, сам Масловский был храбрым воином, но многие из его соотечественников, попав на Кавказ, при первом же удобном случае пытались перебежать к горцам. Правда, они не знали, что в отличие от чеченцев и дагестанцев, которые подобных перебежчиков привечали, черкесы, жившие вдоль побережья Черного моря, с дезертирами не церемонились. Они без лишних слов делали беглых поляков рабами, и продавали их в Турцию. У них даже существовал прейскурант, согласно которому один поляк стоил около четырех турецких лир – примерно двадцать пять рублей серебром. Таким образом, польский шляхтич ценился черкесами в три-четыре раза дешевле, чем русский крепостной. Ссыльных поляков это очень огорчало.

Но многие поляки, перешедшие на сторону чеченцев и дагестанцев, и принявшие мусульманство, сумели сделать неплохую карьеру в рядах воинства Шамиля. Их толкало на измену вере предков чувство лютой ненависти к "клятым москалям", которые, по их мнению, подло отобрали у Ржечи Посполитой свободу, шляхетскую волю и миллионы холопов – малороссов и белорусов.

По приезду в Петербург Соколов поделился тет-а-тет своими сомнениями с Виктором Сергеевым. Тот задумался, а потом сказал,