В царствование императора Николая Павловича. Том второй

Ольга с интересом посмотрела на внучку фельдмаршала Кутузова. Она помнила, что эта дама имела обширные связи с царственными особами Европы, так что знакомство с Долли могло бы ей пригодиться. И она ответила кивком головы на поклон мадам Фикельмон.

А гости тем временем веселились и флиртовали друг с другом. Хотя присутствующие, несмотря на маски и костюмы легко угадывали — кто есть кто, маскарад все же создавал для всех его участников весьма пикантную ситуацию, совершенно противоположную обычной, бытовой обстановке светского этикета, в котором все роли расписаны и предсказуемы.

Ведь в донельзя иерархическом петербургском обществе костюм обозначал определенное социальное положение. А, следовательно, смена костюма предполагала и изменение социальной роли.

Чтобы посильнее поинтриговать тех, кто пришел на маскарад, по приказу император раздавали несколько десятков бесплатных билетов на маскарад актрисам, модисткам, и прочим "дамам полусвета". Все это придавало определенную пикантность происходящему. Кавалер, вьющийся вокруг очаровательной незнакомки, мог встретить ее потом, или во дворце князя или графа, или в модном магазине дамского платья, помогающей уважаемой покупательнице выбрать корсет или шляпку.

У маскарада свои законы, свои вольности, свои комедии и свои трагедии.

Он мало чем напоминал традиционные балы с их этикетом и строгим распорядком.

Вот, императора окружили сразу несколько дам, которые весело щебечут ему разную чепуху, которую в обычной обстановке, в его присутствии им бы даже в голову не пришло сказать. А тот, улыбаясь и кивая, несет такой же вздор.

Ольгу оттеснили от царя, и она прислонилась к стене, с интересом разглядывая живую иллюстрацию к одноименной трагедии Лермонтова, действие которой происходило как раз в этом самом доме.

И тут к ней подошел мужчина, с пышной рыжеватой шевелюрой, и рыжеватой же бородкой, невысокий, худощавый, одетый в костюм венецианца. На лице у него было синее домино.

— Бонжур, мадемуазель, — поздоровался он с Ольгой, — судя по всему, вы здесь впервые. Как вам здесь нравится?

— День добрый, — ответила Ольга, лихорадочно вспоминая — на кого похож ее собеседник, — да, вы угадали, действительно, я здесь первый раз. А насчет моих впечатлений — скажу, что маскарад очень живой, и веселье здесь царит неподдельное.

— А вы нездешняя, — неожиданно промолвил незнакомец, — судя по всему, вы приехали в Россию откуда‑то издалека. Говорите вы не так, как здесь принято. Впрочем, здесь не принято расспрашивать присутствующих об их имени, звании и откуда они родом.

— Да, вы угадали, — сказала Ольга, — действительно, я приехала в Петербург издалека. Хотя… Хотя можно сказать, что я здешняя, и родилась в этом городе. Вот такой вот парадокс.

— Мадемуазель, — с неподдельным волнением в голосе сказал ее собеседник, — вы, действительно, словно не от мира сего. И лицо ваше… Хотя я его и не вижу из‑за маски, но оно мне кажется непохожим на лица окружающих меня дам. Оно не фальшивое, как у большинства из здесь присутствующих. Могу ли я его увидеть?

— Конечно, — ответила Ольга, — я вижу, что вы просите это у меня не из‑за праздного любопытства. К тому же вы, похоже, смертельно обижены на всех женщин на свете. Вы считаете, что все они бессердечные обманщицы. Но это далеко не так… — и Ольга сняла маску.

— Боже мой, — воскликнул мужчина, — какие у вас добрые и чистые глаза, какое у вас лицо! Нет, я непременно должен сделать ваш портрет! И не возражайте мне!

Только тут Ольга, наконец, поняла — кто ее собеседник. Да это же сам Карл Брюллов! Она вспомнила, что сейчас у великого художника наступили, наверное, самые черные дни его жизни. Совсем недавно он, со скандалом, расстался со своей супругой, дочерью рижского бургомистра Эмилией Тимм. Обстоятельства его брака и последующих за ним событий были унизительные для художника. После женитьбы выяснилось, что его 20–летняя супруга сожительствует… с родным отцом.

Карл Брюллов, узнав об этом, пришел в ужас, и расстался с женой. Но ее родственники распускали о нем самые гнусные сплетни, делая виновным в размолвке Брюллова. Тогдашняя "желтая пресса" подхватила эти сплетни, и растиражировала их, удовлетворяя тем самым низменные чувства своих читателей.

От всего этого Карл Брюллов чуть не сошел с ума. Он сбежал из дома и нашел приют у своего лучшего друга, скульптора Петра Клодта. А прочие его друзья и поклонники, отказали художнику от дома, при встрече не здоровались с ним, а в своих салонах сняли со стен его картины.

Брюллов подал на имя министра императорского двора прошение о разводе. "Я так сильно чувствовал свое несчастье, — писал он в этом прошении, — свой позор, разрушение всех надежд на домашнее счастье, что боялся лишиться ума".

— Карл Павлович, — сказала она, — я готова вам позировать в любое удобное для меня время. Для меня большая честь познакомиться с таким замечательным художником, как вы. Я была и всегда буду поклонницей вашего таланта.