В центре Вселенной

– Я знаю, что делаю, – только и произнесла она, обращаясь одновременно ко мне и к себе самой. Ее слова только усилили мой страх. Судя по всему, я один не подозревал, что происходит между ними, и лишь чувствовал, что надвигается буря: Глэсс и Диана вступали в неравный бой, а полем битвы им послужил Визибл. Но за что и во имя чего была эта борьба? Я не мог представить, чтобы Глэсс действительно беспокоило то, как Диане лижут руки дворовые псы, как мурлычут возле ее ног кошки или как на нее слетаются насекомые, будто она с ног до головы вымазана в меду. Дело было в чем-то другом, более важном.

Глэсс отправилась спать, не удосужившись ни посмотреть, как там Диана, ни пожелать мне спокойной ночи. Я чувствовал себя несправедливо наказанным и выбежал на улицу. Диана не двинулась с места и все еще возвышалась на коньке крыши, как королева летучих мышей на своем троне, проводящая вечернюю аудиенцию. Мне хотелось взобраться к ней, но я не знал как. Чердак был для меня табу. Оставался лишь тот же путь, что избрала для себя Диана, – забраться наверх по дереву. Но уже стемнело настолько, что я боялся не удержаться. Разумеется, сорвись кто-нибудь из нас оттуда, это бы мигом вытащило Глэсс из постели – или уж, по крайней мере, заставило бы ее пожалеть о своем поведении, особенно если бы я погиб, а со мной и Диана; ну и поделом бы ей было. Но, с другой стороны, стоило ли мне вставать на сторону сестры, которая с упорством не меньшим, чем Глэсс, настаивала на чем-то мне совершенно непонятном, да еще при этом с таким же эгоистичным безразличием не замечала моей растерянности?

Скорее всего, лучшим выходом было просто подождать. Я уселся под деревом, закрыл глаза и опустил руки в траву, как можно плотнее прижавшись спиной к стволу, и, вжимаясь в кору, ощущал в себе безмолвную, черную, чего-то ждущую пустоту. Я прислушался. Мне хотелось слышать то же, что слышала она, чувствовать, что чувствовал мой близнец, но моих ушей достигал лишь тихий шорох, издаваемый крыльями летучих мышей, да шепот ветра, крадущегося сквозь ветви деревьев, а мои чувства будоражил лишь возмущенный и отчаянный стук собственного сердца. В какой-то момент я уснул.

Меня разбудило то, что кто-то потянул меня за рукав. Открыв глаза, я долго не мог понять, что происходит, – вокруг царил мрак, и вместо привычной кровати подо мной была голая земля.

– Ты весь в паутине, – сказала Диана. – И из-за этого светишься в темноте.

Она помогла мне встать на ноги, которые затекли от долгого сидения и были будто ватными, подгибались и отказывались меня держать, и отвела домой, в нашу комнату, где тут же разделась и улеглась в кровать.

– Будешь спать со мной, Фил?

– Буду.

Я тоже разделся и забрался к ней под одеяло. Она прижалась ко мне. Все ее тело было холодным, будто глыба льда. Я обнял ее и своими ладонями растер ей руки и ноги, спину, попу, грудь и живот, покрыл ее множеством быстрых, легких поцелуев, как целовала нас Глэсс, купая в детстве, не в силах устоять перед запахом нашей чистой кожи. Мои губы обжигал ее холод, и на них оставался привкус соленого молока.

– Диана, – прошептал я, – зачем ты это сделала?

Она лишь прижалась ко мне еще сильнее. Я ждал, но через несколько секунд уже слышал только ее ровное дыхание. Чуть погодя, когда в окна постучали первые лучи рассвета и я перестал слышать его за щебетом ранних пташек, мои глаза тоже закрылись, и я уснул.

Глэсс не стала нас будить. Когда уже ближе к обеду мы спустились в кухню, она тут же засуетилась вокруг нас, сварила какао, чего раньше не было никогда, и сделала бутерброды, порезав их на малюсенькие ломтики, чтобы нам не приходилось кусать – чего мы тоже никогда раньше не знали, – при этом радостно болтая ни о чем. Диана пила какао и победоносно улыбалась мне из-за своей чашки.

На том все и кончилось. После этого случая я никогда не видел, чтобы Диану окружали звери, будь то насекомые, собаки или кошки. Что бы ни произошло в ту ночь между ней и Глэсс, это, казалось, сломило тайную власть моей сестры над живой природой, но Диана не подавала и виду, будто сожалеет об этом или вообще придает случившемуся какое-либо значение. Но когда несколько лет спустя Кэт перестала общаться с ней под предлогом, что видела, как та разговаривает с ящерицей, внутри у меня что-то сжалось. Диана ничего не забыла и не утратила. Она лишь научилась скрывать.

– Ты ведь в тот день не понял, что случилось, верно? – прикуривая, говорит Глэсс и спешно затягивается.

– И как прикажешь такое понять? – отвечаю я ей вопросом на вопрос. – Я был ребенком. Мы были детьми! Откровенно говоря, я по сей день не понимаю, что за кошка между вами тогда пробежала.

Машина, тихо шумя мотором, рассекает ночную тьму. До участка от больницы рукой подать, но при этом мы умудряемся встать на обоих светофорах, что попадаются нам на пути; про себя я задаюсь вопросом, зачем они вообще горят по ночам, если, кроме нас, на дороге все равно нет никого. Михаэль бросает взгляд на Глэсс, прежде чем заглянуть мне в глаза в зеркале заднего вида. Я лишь пожимаю плечами.