В ту ночь, готовясь умирать...

— Мама! Эти вещи мне идут! Надо купить! Ой, а это что? Лакированные, на платформе! Очень даже смотрятся! Все инструктора-девчонки позеленеют от зависти! Да я сама бы заболела, увидев такие корочки на чужих ногах! Не будем ханжами! Сейчас не война, а мирная жизнь. Правительство все делает, чтобы люди жили красиво. Верно, мама? — спросила она, украдкой поглядывая на гостей.

«Именно такой я и представлял тебя», — подумал Кичи-Калайчи, помешивая ложечкой в пустом стакане.

Выше меры короткая юбка Фатьмы не скрывала кромки узорных чулок, неудобно даже смотреть, как примеряет она новые туфли. А, в конце концов! Прошли времена, когда женщин упрекали за долгий волос, и короткий ум. Сегодня так ведь: и модница в мини, и красавица, так мало этого — она еще и доктор наук! Ох, шутники сотрудники НИИ! Но властного эгоизма Фатьмы старик не одобрял. «Бедная Зубалжат! Всю жизнь нуждалась, растила дочь, а теперь, когда надо бы о себе подумать — одинокая старость не подарок! — мать все отдает дочери, живет под ее диктовку, по ее уставу. Но ведь нашей жизни устав — один для всех. Советский…»

— Все вещи — твои, доченька! Дядя Кичи-Калайчи принес от имени жениха, просит согласия на свадьбу.

Фатьма, не отрывая глаз от ноги в новенькой туфле, спросила:

- От имени и по поручению? А кого, интересно знать?

— А за кого бы вы хотели? — спрашивает Кичи-Калайчи.

Фатьма приняла официальное «вы» как знак торжественного момента, ответила небрежно:

- Судя по этим подаркам, видно, человек со вкусом, во всяком случае, знает, что нравится современным девушкам.

— Это от Раджаба подарки! — выпалил Кичи-Калайчи, пристально глядя на Фатьму.

Дибир и Зубалжат с недоумением уставились на старика. Что еще за Раджаб?

— Жаль, очень жаль… — ледяным голосом ответила Фатьма, скинула туфли, вынула из ушей серьги, бросила на стол.

— Мама! Я проголодалась! Ты что-нибудь приготовила? Извините, должна вас покинуть, — она уже не глядела на гостей, забыла о принесенных дарах. — А вашему Раджабу, который неизвестно откуда свалился, передайте: у меня есть жених.

— Кто же он?

— Его биография к делу не относится. Впрочем, имя могу сообщить, если настаиваете: Бадави!

Услышав то, что именно и желал услышать, Кичи-Калайчи хлопнул себя по коленям:

— Вот склероз! Не зря мой сумгаитский друг Самед-Мамед говорил: «Насильно мил не будешь!» Нет никакого Раджаба, есть только Бадави! Именно он прислал меня с подарками, просил договориться.

Фатьма вроде и не слушала, не смотрела — иглами покалывала мать. Нехотя процедила:

— Если это правда, мама, зачем же так глупо шутить? Я уже давно не хожу в детский садик…

— Правда, доченька, это все от Бадави… ну прости, с каждым бывает; оговорился дядя, он же тебе прадедушкой мог быть; доживи до его лет — свое имя забудешь! — угомонивала дочь Зубалжат. Мать хорошо знала ее характер.

Фатьма удовлетворенно улыбнулась:

— Думала, он умнее! Но я прощаю ему.

Тем же порывистым кивком она попрощалась с гостями и ушла в свою комнату.

Дибир осторожно закрыл лакированную крышку расстроенного пианино. Кичи-Калайчи поднялся со стула.

— Спасибо, что выручил, — горячо благодарила Зубалжат старика, — может, останетесь, поужинаем?

— Нет, нет, нам пора, — почти дуэтом сказали гости, пожали руку мастерице заваривать чай, а главное, ладить со строптивой дочерью, и вышли на остывшую от дневного зноя улицу. На темный склон южного неба месяц-чабан уже вывел свою отару звезд.

— Раз, два, три, четыре… пять — закатилась, шесть… — пересчитывал Кичи-Калайчи то ли звезды, то ли свои хлопоты и обратился к Дибиру: — А теперь, дорогой, о деле, которое тревожит тебя. Как ты знаешь, во всем городе, кроме меня, нет другого старика, который носит черкеску с газырями.

Глава десятая О том, как порой в горячности молодые возлюбленные сами себе вредят, и старикам тогда помочь им бывает гораздо труднее

1

Возвращался садовник домой в добром расположении духа, потому что следователь Дибир о своих подозрениях более не стал распространяться, а ему бы, старику, провернуть еще две свадьбы, и делу конец. Но домой он пришел совсем расстроенный.

У газетных витрин возле театра и рядом с гостиницей стояли толпы читателей. Оказывается, упрямый Хасан, сын угрюмого Абдуллы, опубликовал в молодежной газете злое письмо. Обвинил родителей своей возлюбленной в отсталости, дикости и даже варварстве. Почему парень, расписывая отца Меседу, переложил краски — понять нетрудно, но газета! Неужели в редакции не нашлось журналиста, чтоб посоветовал хотя бы заменить фамилию?.. Факт, конечно, достоверный, но тон!.. Даже самый хладнокровный возмутится, прочтя такое…

«Наломал дров, мальчишка! — подумал Кичи-Калайчи. — Должен бы знать притчу о посадке ишака на пароход. Не надо упрямого тянуть к сходням. Бесполезно и кричать. Куда проще сказать ему: «Цег-цег-цег!..» — и легонько, только не рывком, потянуть за хвост от причала. Больше ничего не нужно. Ишак по своей строптивости сам взлетит по трапу!»