В ту сторону

— В Ташкенте, значит, отсиделся? — и старик засмеялся редкозубым ртом. — На юг подался, к солнышку?

— В Москве был, — сказал Татарников правду.

— Я Берлин брал, — сказал старик и больше не произнес ни слова.

— Берлин брал? — оживился рязанский житель Витя. — Что ж ты его, дед, обратно не положил?

Взял, так положи обратно! А то пропал наш Берлин! Ищем, найти не можем!

И Витя изложил свое виденье вопроса объединения Германий и падения Берлинской стены.

— Такие вот лопухи, как ты, дед, корячились, на Рейхстаг лазили, давили фашистов, а потом пришел один лысый деятель — и все пошло коту под хвост. Где он, Берлин, который ты брал? Куда дел?

Особенное негодование вызывал у Вити термин «общеевропейский дом», внедренный Михаилом Горбачевым. Витя отзывался о данном проекте скептически и даже позволял себе резкие замечания в адрес бывшего президента бывшего Советского Союза.

— Ага, общий дом! — говорил он. — Кому это он общий! Пустят меня, рязанского дурака, в этот дом, жди!

— Ничего ты не понимаешь, Витя, — сказал гинеколог Вова, отрываясь от журнала GQ, где он читал высказывания колумниста Киселева о демократии и репортаж с выставки нижнего белья, — а если не понимаешь ничего про Европу, так и рот не открывай!

— Во-во, — сказал Витя. — Чуть что — рот не открывай. А я, может, у себя дома. В своем общеевропейском бараке. Придешь в общий дом, а тебе покажут, где твое место.

— Что тебе не нравится? — спрашивал Вова, и полоски на носках ходили волнами, пока он шевелил пальцами.

— А то, что Берлин профукали! Вот что!

— У меня сестра в Берлине живет, — заметил Вова, — и хорошо живет! По демократическим стандартам живет!

— По каким таким стандартам? — кипятился Витя. — Ты мне скажи про ваши стандарты!

— А такие стандарты, что вышел на улицу — а там тебе и сосиски, и клубника, и мясо свежее, и все копейки стоит!

— Карман шире держи, Вовчик. Вон, в газетах что пишут. Накрылись твои сосиски!

И верно, сведения, коими Вова-гинеколог делился с соседями, были неутешительными. По всему выходило, что сосиски в опасности.

4

Татарников выложил на тумбочку все свое добро — больничный набор напоминает солдатский: жестяная кружка, алюминиевая ложка, пачка сигарет. Сигареты вызвали нарекание врача.

— Это что такое?

— «Честерфилд», — сказал Татарников, — раньше «Яву» курил, но вот поддался соблазну.

— Немедленно уберите, — сказал доктор Колбасов. — Вы в больнице!

— Именно поэтому. Последнее желание.

— Интеллигентный человек, должны знать. Вся Европа давно не курит.

Татарников развеселился.

— Отрадно, что заветы Гитлера выполняются. Медленно, непросто, но планы фюрера проводим в жизнь.

— Прекратите паясничать, — резко сказал Колбасов, у которого были свои счеты с германским фашизмом. Доктора Колбасова многие больные звали гестаповцем — за напор, за рыжий цвет и за фамилию, намекающую на немецкие пристрастия. — С вами здесь жестоко обращаются? Напомнило лагерь?

— Что вы! Но Гитлер не одни только лагеря строил. Он еще и больницы возводил. Дворцы культуры.

— Считаете Гитлера хорошим?

— Даже плохие люди иногда правы, — примирительно сказал Татарников. — Если Гитлер считал, что дважды два четыре, надо ли опровергать его?

Колбасов ничего не ответил, но таблица умножения потеряла в его глазах статус истины. Говорят иные: «ясно, как дважды два» — и напрасно говорят.

— А Гитлер наверняка так именно и считал, — гнул свое Татарников. — Так примем мы сторону фюрера в этом вопросе или нет?

— Вы демагог! — сказал доктор. — Вы сюда пришли лечиться, верно? Вот я и буду вас лечить. А дебаты о фашизме оставим.

— Помилуйте, я осуждаю Адольфа за Холокост! Но похвалим его как автора кампании против курения.

— Гитлер запрещал курить?

— А как иначе? В Гестапо должна быть здоровая атмосфера. Конечно, евреев и коммунистов преследовали. Но попробовали бы вы, доктор, закурить на Альбрехтшрассе!

Колбасов повернулся к Татарникову спиной и пошел прочь; умеют врачи резко развернуться на каблуках, хлопнуть в воздухе полами халата. Больной должен понять, что внимание врача — драгоценность, многие днями ждут, чтоб их заметили, так и помирают, не дождавшись. Если не одергивать больного, то растратишь все силы на такого вот остряка.

Татарников посмотрел вслед Колбасову и подумал: этот человек в лаковых ботинках зарежет меня. Меня привезут к нему в комнату, он возьмет нож и зарежет. Как странно знать заранее, кто именно тебя убьет.

А утренний обход продолжался, и врачи летели белыми птицами по вонючему коридору, и хлопали их белые крылья в душном воздухе урологического отделения.

5

Разумеется, знать, что доподлинно сказал министр финансов, тем более что он подумал, люди не могли. Народу показывали министра в телевизоре — и крайне недолго. Министр сказал примерно так: что будет, то и будет, и нечего гадать. Он привел некоторые цифры: валовой продукт снизился на столько-то, безработица выросла на столько-то, отток капитала из страны составил столько-то. Но цифры меняются каждый день, и министр сказал, что верить цифрам наивно. Скоро станет хуже, это ясно: прошла первая волна кризиса, а скоро накроет второй.