В тумане тысячелетия

И на самом деле не удовлетворила, а ещё более нагнала на Святогора тоски так желанная им месть.

Он видел свою родимую страну в море огня, родная кровь — кровь его братьев, лилась рекою, и всему этому главною причиною был только он — один он.

Он привёл в родную страну толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родимой крови. И всё он, он.

За что?

Разве виноваты в чём-либо эти несчастные, погибшие в пламени или под мечами свирепых скандинавов? Разве они изгнали его из родимой страны?.. Как он мог мстить многим неповинным за преступления немногих виновных?

Угрызения совести жестоко мучили Святогора... С этим врагом не мог справиться храбрый берсерк, отбрасывавший далеко от себя щит в пылу самой отчаянной сечи!

Вдруг грустные размышления Святогора были прерваны...

Под сень шатра с весёлым смехом вбежал Олоф.

— Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! — громко восклицал он. — Наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин...

Никакие тревожные думы не мучили Олофа. Да и что ему? Ведь он был чужеземцем в этой несчастной стране. Её беды ему совершенно чужды. Кровь её сынов была ему не родной. Победа доставила ему только славу. Чего же ещё было желать удалому викингу!

— Перестань грустить, вождь, — говорил он, обнимая Святогора, — я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твоё сердце...

— Весть? Какую? — спросил Святогор, грустно улыбаясь своему другу.

— Ты не раз говорил Эфанде, что хочешь переменить своё имя — что прежняя вполне заслуженная слава перестала удовлетворять тебя. Так вот теперь и это твоё желание исполнилось!

— Нет, друг Олоф, не говори так, не терзай моего сердца. Если я и приобрёл новое имя, то это имя полно позора, оно — имя предателя.

Олоф с изумлением поглядел на своего друга, закрывавшего в тоске лицо руками.

— Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем? — пробормотал он.

— А не я ли привёл вас на ту землю, которая была моею родиной?

— Ах вот оно что! Ну, забудь об этом даже думать... Прошлого всё равно не вернёшь, будущее же наше... Не горюй! Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда всемогущие асы... Храбр этот твой народ, но дик он. Может быть, нам удастся заставить его позабыть свою дикость... Но перестанем говорить об этом. Хочешь знать, как зовут тебя побеждённые, как произносится среди них твоё имя?

Олоф несколько мгновений помолчал и затем, таинственно нагнувшись к вождю, произнёс:

— Рюрик!

— Что? — воскликнул тот. — Рюрик — сокол! Не может быть!

— Да, да, — подтвердил Олоф, — ты сам знаешь: «рюрик» на языке скандинавов и «сокол» на языке славян — одно и то же. «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», — говорят пленные. Даже и в песнях их ты уже так называешься! Вот тебе и желаемое тобою имя! Доволен ли ты?

Он при последних словах с тревогой взглянул на своего вождя, словно в забытьи шептавшего:

— Рюрик... Сокол... Колдунья... Что же это? Неужели исполняется предсказание? Я стал Соколом. Да, Соколом. Рюрик я!

— И ты должен непременно принять это имя! — серьёзно сказал Олоф. — Помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побеждённые так называют тебя... Повторяю тебе, ты должен отныне называться Рюриком.

— Так и будет! — пылко воскликнул предводитель варягов. — Всё кончено! Велика и всесильна воля богов! Нет более на белом свете Святогора! Я — Рюрик! Так зови ты меня, Олоф, так пусть отныне зовут меня все мои храбрые товарищи.

Весь словно преобразившийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олофом, из шатра.

Их встретили громкие приветственные крики собравшихся у своего вождя храбрецов.

— Да здравствует наш храбрый Рюрик! — пронёсся по полям славянским восторженный крик.

Скандинавы и варяги подняли вождя на щит и с громкими восклицаниями обнесли его вокруг лагеря.

Мысли Рюрика (так и мы будем теперь называть Святогора) были далеко...

«Я стал Соколом! — размышлял он. — Что предсказала мне старая колдунья — исполнилось. Кто знает, может быть, исполнится и остальное».

И какой-то невидимый голос, как в ту бурю, когда он с Фритьофом стремился к берегам страны франков, снова теперь шептал у него над ухом:

— Владыкою полумира будешь ты!..

8. Отклик минувшего

тренний холод привёл в чувство несчастного Вадима. Палица великана-варяга не насмерть положила его. Крепки славянские головы сами по себе, да и на Вадиме, кроме того, был шлем, ослабивший удар.

Однако несчастный едва дышал. Голову нестерпимо ломило, всё тело ныло, в горле пересохло, губы запеклись.

Вадим приподнял голову и с тоской огляделся. Утреннюю тишину нарушали только стоны раненых да карканье воронов, уже начавших пир на поле битвы.

Несчастному казалось, что когда-то, давным-давно уже, пришлось ему видеть это усеянное трупами поле, этот поднявшийся вдали столб густого дыма.

— Умереть, умереть не отмщённым, поруганным... О как тяжело это! — прошептал он, тщетно стараясь приподняться.

— Ты не умрёшь ещё. Не пришло твоё время, — раздался хриплый голос над ухом Вадима.

Тот открыл глаза и с изумлением взглянул на того, кому принадлежал этот голос.