В тумане тысячелетия

Скоро и новые вести пришли о ней. Варягов было много, они все были прекрасно вооружены, шли в днепровский край под начальством ярлов своих Аскольда и Дира; где добром да лаской их встречали, там никому обид не делали.

Вступив в днепровский край, Аскольд и Дир сразу же изменили свои намерения. Из Новгорода выходили они с тем, чтобы при помощи оружия присоединить к владениям Рюрика и эти земли. Но чем дальше отходили они от Ильменя, тем всё резче изменялись их замыслы...

— У Рюрика и так земли и народа много! — говорил более энергичный Аскольд Диру. — Лучше постараемся для себя... Он будет конунгом ильменским, а мы станем владеть здешними землями...

— Тесно не будет! И ему, и нам места хватит.

Счастье благоприятствовало молодым ярлам. Они помогли полянам освободиться от власти хазар и укрепились в их земле.

Но здесь Вадим узнал то, что вновь пробудило в его сердце бешенство...

Узнал он, что его враг заклятый стал единым владыкой всей страны приильменской.

Ненависть глодала его.

«Настал, наконец, час моей мести!» — решил он и вскоре после этого исчез из приднепровского края.

23. Снова тревога

юрик, между тем, в своих постоянных заботах о вверившемся ему народе совсем забыл о существовании Вадима. Ему казалось, что он уже покончил все счёты со своим врагом и более никогда не встретится с ним.

Представлялось, что положение нового князя на Ильмене упрочилось, что народ доволен его правлением и, под влиянием отрадного покоя после пережитых неурядиц, отдыхает, вступив в новую жизнь...

Первые твёрдые начала нового правления были заложены, оставалось только идти далее намеченным путём. Князь теперь имел возможность гораздо более, чем прежде, посвящать времени себе, и часто теперь, когда не требовали его дела правления, оставался в покоях Эфанды.

Дочь старого Белы всеми силами стремилась помогать своему супругу в его трудах по управлению разрозненным буйным народом. В то самое время, когда Рюрик занимался с ильменскими старейшинами, Эфанда собирала около себя их жён, вела с ними продолжительные беседы, старалась вселить в них любовь к их князю, привлечь к нему их сердца.

Как нежно Рюрик любил её в это тревожное для него время!.. Всё прежнее было забыто, одна только, одна Эфанда существовала для него... С какой отрадой проводил Рюрик немногие часы отдыха в её покоях. Он даже как будто перерождался. Морщины на его челе распрямлялись, из грозного воина, величавого правителя он становился простым, нежно любящим человеком...

Даже Олоф замечал эти перемены и добродушно посмеивался над своим названым братом.

Так шло время.

Однажды пришли вести с далёкого Днепра... Они поразили Рюрика и наполнили его душу смятением. Узнал он, что любимцы его, те, кого он считал преданнейшими своими друзьями, ярлы Аскольд и Дир, изменили ему...

Таким, по крайней мере, он считал их поступок.

Объявляли они русскому князю, что только для себя овладели они Полянской землёй, осели там и будут княжить в Киеве, как он, Рюрик, в Новгороде...

«Ты будешь конунгом на севере, а мы на юге, — уведомили ярлы Рюрика. — Друг другу мы не помешаем. Если же понадобится тебе наша помощь — можешь на неё рассчитывать, готовы мы вступать с тобой в союзы... Изменниками нас не считай, потому что не давали мы тебе клятвы в верности, и ярлы мы свободные, ни от кого не зависимые...»

Но в это время совсем новое обстоятельство отвлекло внимание русского князя от далёкого юга.

В один из светлых, счастливых часов, которые Рюрик посвящал исключительно одному себе, он находился в покоях своей супруги. Был вечер. Горница великой княгини была погружена в полумрак. Последние лучи солнца слабо освещали обширное пространство богато убранного покоя.

Рюрик и Эфанда были они.

Это был один из редких моментов в их настоящей жизни, когда положительно никто не мог помешать их счастью. Вокруг всё было тихо — никто не приходил к Рюрику «за судом и правдой», даже Олоф со своими любимцами умчался в леса на охоту.

Рюрик нежно обнимал приникшую к нему супругу, смотревшую на него полным самой искренней любви взглядом.

— Счастлива ли ты, Эфанда? — спрашивал её Рюрик. — Боги были к нам до сих пор милостивы и даровали нам то, что многим и пригрезиться не могло... Так скажи же искренно: счастлива ли ты?

— Я счастлива твоим счастьем! — ответила Эфанда. — Разве твоя радость — не моя радость в то же время? Разве твоё счастье — не моё счастье?.. Но только...

— Что, моя Эфанда?

— Сама я желала бы, чтобы ты остался прежним... Ты тогда принадлежал бы мне одной, а теперь я принуждена делить тебя с твоим народом...

— Зато помни, что мы своим личным счастьем жертвуем для блага многих... Сами боги указали на нас, чтобы мы даровали этим многим новую жизнь.

— Верю и знаю. Но то, что я сейчас сказала тебе, касается одной меня. Мне всегда так хорошо с тобой... но очень редки эти мгновения...

— Но как они зато отрадны и сладки!

— Правда, правда, милый! — прошептала Эфанда и нежно приникла к его могучей груди.