— Да, ты будешь принадлежать только мне. Никому другому! — вскрикнул он и сильным взмахом весла подогнал свой челнок к челноку Любуши, а сам, бросив весло, поднялся на ноги, желая схватить девушку.
Та как бы предугадала его движение и, ловко гребнув веслом, очутилась несколько впереди. Не ожидавший этого Вадим потерял равновесие, челнок качнулся под ним, и юноша очутился в воде.
Звонкий смех девушки огласил берега.
— Так-то лучше! Охладись! — крикнула она.
Вадим беспомощно барахтался в воде, стараясь ухватиться за борт челнока. Но напрасно: вёрткое судёнышко ускользало из его рук.
— Любуша, спаси! — вскричал перепуганный Вадим.
— Ничего, здесь мелко. Не потонешь! — отвечала та, по-прежнему звонко смеясь. — Так тебе и нужно! Хорошо ещё, что я добрая сегодня, никому не скажу. Не то засмеют.
К отрицательным качествам Вадима принадлежала также трусость. Он был злобен, хитёр, коварен и вместе с тем... труслив. Теперь, очутившись в воде и не чувствуя под ногами дна, он перепугался не на шутку.
— Да помоги же! — отчаянно крикнул он.
Любуша на этот раз оказалась добрее. Она попридержала челнок Вадима, и это дало ему возможность ухватиться за борт.
— Ну, теперь выкарабкивайся сам! — сказала она. — Да в другой раз не лезь к чужим невестам. А теперь прощай! Помни, никому не скажу об этом... Пожалею.
В несколько взмахов весла она очутилась далеко впереди Вадима и скоро скрылась за поворотом речки.
Вымокший старейшинский сын дрожал всем телом. Когда он почувствовал, что счастливо избежал опасности, злоба снова проснулась в нём.
— Отомщу! За всё отомщу! — скрипел зубами он. — А ты помни: будешь моей или умрёшь...
Кое-как ему удалось поймать весло. Он снова пустился было в погоню за Любушей, но настигнуть её уже не удалось.
Целую ночь не мог Вадим заснуть. Только по временам впадал он в забытье, и тут ему представлялась Любуша в объятиях ненавистного Святогора.
Скрежеща зубами, Вадим вскакивал со своего ложа и, грозя кулаком невидимому врагу, шептал:
— Отомщу! Убью...
Заходили чарочки по столику.
Когда Гостомысл и Стемид в сопровождении старого Витимира, степенных и старших бояр и «концевых» старост вошли в горницу, там уже ожидали начальники норманнского отряда, прибывшего недавно в Новгород, ярлы Руар и Инглот, и старший из них Фарлаф — седой старик с испещрённым многими шрамами лицом и кривой на один глаз.
Они громко приветствовали появление хозяина.
Наскоро объяснил им Гостомысл, что новгородское вече вполне согласно на все их предложения и разрешает им свободную торговлю во всех с новгородских пятинах, а также и во всех попутных весях.
— Вот это хорошо! — крякнул Фарлаф. — Не с пустыми руками прибудем мы на родину. Думаю, много мехов прикопилось за это время...
— Ещё бы! На пути вашем все звероловы живут, да в землях Полянских и у древлян немало нашлось для вас дорогих мехов.
— Поляне что? — скривился Руар. — Знаю я их... На мужей не похожи. Наши женщины храбрее их.
— Что так?
— Не меч у них главное, а свирель да гусли!
— Ну?
— Верно!
— Верно, верно! — поддержал Руара Инглот. — Вот послушайте, что византийцы рассказывают про славян...
— Говори, говори.
Инглот отпил полкубка крепкого мёда и начал рассказ: