В тусклом, мерцающем свете (ЛП)

А теперь, наблюдая во сне за этим худощавым рыжеволосым юношей, свернувшимся в клубок словно бы в попытке защититься от окружающего мира, Малдер в очередной раз вспоминает, насколько его друг на самом деле молод. Ни у кого из них за последние три-четыре дня не было ни одной свободной минуты для бритья, и тем не менее лицо Скалли совершенно гладкое, на бледной веснушчатой коже нет ни тени щетины. Ему может быть, с внезапной ясностью осознает Малдер, всего тринадцать или четырнадцать лет. Обычно Малдер не особо задумывается над тем, чтобы выяснить истинный возраст Скалли, в основном потому, что тот всегда кажется таким взрослым и умелым – более того, частенько в этом с ним не могут сравниться большинство куда более старших мужчин под началом Малдера. Но после этих нескольких дней… после жестокой битвы на Литтл-Раунд-Топ, после кровавой бойни, которую они наблюдали с ветвей дуба над Кладбищенским хребтом, и особенно после часа, последовавшего за вчерашним ужином, который Скалли провел за переписыванием последнего письма покойного Хелси его семье на чистую от крови бумагу… Малдер всерьез задумывается над тем, что, возможно, лучшее, что он может сделать для своего друга – это выдать его, чтобы его отослали домой… или, по крайней мере, перевели в музыкальный корпус.

Он знает, что ему, вероятно, следует так и поступить… но, к своему стыду, не хочет этого по чисто эгоистичным причинам. И не только потому, что Скалли как стрелок очень полезен в бою. Все кажется куда более терпимым, когда у него есть возможность поговорить, посмеяться или даже просто насладиться уютной тишиной со Скалли, и Малдер, как бы ему не хотелось это признавать, меньше всего на свете хочет расставаться с этим единственным источником счастья и комфорта.

Он продолжает наблюдать за другом и видит, как Скалли в конце концов просыпается, потягивается и открывает свои голубые глаза, сонно моргая. Мягкая, томная улыбка озаряет его симпатичные черты… и, отвечая на улыбку Скалли, Малдер уже не в первый раз ощущает нечто не поддающееся определению, нечто приятное, но также слегка странное. Он загоняет эту мысль в дальний уголок сознания, не желая анализировать ее, и садится на спальном коврике, вытягивая затекшие руки и выгибая спину, пока позвонки не издают хруст. Он стонет и снова ложится.

- Думаю, я уже и забыл, каково это – спать на настоящей кровати, - замечает он, и Скалли посмеивается.

- Да, уже практически незнакомое ощущение, - сухо соглашается он. – Вот погоди, мы вернемся домой после войны и приведем наши бедные семьи в полнейшее замешательство тем, что будем выбираться из наших уютных, удобных постелей и спать на голом деревянном полу.

Малдер от души смеется.

- Моя семья привыкла к тому, что я брожу по дому в любое время ночи, - говорит он. – Полагаю, им не придется сильно перестраиваться, если я продолжу это делать и после войны.

- Из всех моих родных у меня всегда был самый крепкий сон, - сообщает Скалли. – Моя мать говорит, что даже когда я был еще совсем маленьким, то мог и фактически засыпал в любое время, в любом месте и любом положении.

- Сейчас это определенно сослужит тебе хорошую службу, - замечает Малдер. – Завидую этой способности. Мне довольно легко заснуть, если я такой уставший, как в последнее время… но подожди до зимы, когда нам нечем будет заняться, кроме строевой – я буду полночи бродить по лагерю.

- Тогда я стану дремать днем, чтобы составлять тебе компанию в этих твоих ночных брожениях, - говорит Скалли, и Малдер усмехается ему. Мысль о том, что им придется провести зиму в поле с почти полным отсутствием каких-то занятий и невозможностью куда-либо пойти, кажется менее унылой, если компанию ему составит Скалли.

Скалли с трудом выпрямляется, потирая заспанные глаза, и придвигается ближе к Малдеру.

- Дай взглянуть на твою голову, - говорит он и тянется к платку, все еще обернутому вокруг раны Малдера; тот покорно поворачивается. Скалли осторожно снимает импровизированную повязку, и Малдер вновь ощущает, как пальцы друга осторожно ощупывают рану, но на этот раз дискомфорт куда меньше, чем вчера. Скалли издает тихий удовлетворенный звук и убирает руки.

- Заживает хорошо, - сообщает он Малдеру, складывая запачканный платок и убирая его в карман. – Будет, вероятно, чесаться по мере заживления, но боли ты не почувствуешь.

- Спасибо, Скалли, - благодарит Малдер, но тот лишь отмахивается и начинает собирать свои вещи, небрежно брошенные прошлой ночью, когда он зашел в палатку и попросил разрешения остаться. Малдер делает то же самое. Когда он надевает китель, ему внезапно приходит на ум одна мысль. – Знаешь, Скалли, - замечает он, - по-моему, я никогда не видел, чтобы ты снимал свой китель перед сном. Разве тебе в нем удобно? Особенно в такую жару?

Скалли опускает глаза, не встречаясь с ним взглядом… и Малдер готов поклясться, что бледные щеки его друга слегка розовеют.