В твоем октябре

В приступе ярости я бросалась вещами, грязными словами и проклятьями. Ненавидела и плакала. Господи, как же искренне я ненавидела! В это самое мгновение, в эти минуты, вспыхнувшие костром отчаянья в моей груди, я была такой живой, такой яркой – я горела ярче солнца! Я крушила вещи, надеясь сломать память, выкинуть из головы эти пять дней, но лучше вычеркнуть шестой и оставить все таким, каким оно было «до». Заклинаю, если вы очарованы, не снимайте гребаные розовые очки! Пусть они будут! Пусть! Это лучше, чем гореть заживо… Я бросала фотографии и мяла афиши – наглое, безжалостное вранье! Если вы любите, если вы хотите любить и дальше, Бога ради, делайте это слепо! Любовь, как и вера не требует знаний и доказательств, потому она блаженна. Я кричала, плакала и пинала клубок красной ленты – я смотрела, как он бежит от меня в дальний угол комнаты и сгорала в своей боли. Оказывается, таблетки не всегда выписывают больным – иногда их выписывают безжалостным лжецам! Ради всего святого, если вы любите, делайте это сердцем, а не головой, и ни в коем случае не позволяйте рукам лезть в эту тонкую материю. Любовь слепа не просто так – она должна быть такой, а иначе вы придете к тому, к чему пришла я – огромная пустая комната, разбросанные воспоминания и неумолимый огонь, сжигающий дотла каждую крупинку вашей бессмертной души. Это больно! Это безумно больно. Я плакала, я рвала вещи, торговалась с судьбой и бросалась обещаниями в обмен на то, что сделать невозможно – вернуть время, забыть и никогда не вспоминать. Нужно уметь вовремя остановится, почуять боль за секунду до её начала и сбежать, а иначе – ночь, слёзы и порванное в клочья сердце. И когда сил во мне не осталось, я осела на пол, прижалась спиной к дивану и долго оплакивала мои пять дней счастья. Меня трясло и колотило, меня жгло изнутри, и я ничего не могла с этим сделать. Люди, неугомонные и наивные, ради самих себя, не лезьте в чужие телефоны и почтовые ящики, не вскрывайте чужих писем, не подслушивайте звонки, не подсматривайте в замочные скважины. Как сказала одна лживая воительница искусства живописи – в девяноста девяти процентах из ста вас ждет неминуемое разочарование, и оно перечеркнет все, что вы так любили – спустит в унитаз все заслуги мастера, а вас грубо и жестко вернет в реальность, лишив магии искусства. Будьте, мать вашу, благодарны! Любовь – тонкая и хрупкая, так позвольте ей быть несовершенной. Не ломайте её правдой. Любовь – это шаткое равновесие, и чтобы держать его, нужно не только вовремя услышать любимого человека, но и столь же своевременно отвернуться и закрыть уши. Нужно уметь…

Теперь, когда я без сил, все мое нутро раскурочено, а комната, тихая и молчаливая, превратилась в камертон – она тихо резонировала тишиной ночи, сливаясь воедино с моей пустотой, слёзы высохли, губы замолчали, руки перестали ломать. Все, что было важным, все, что на самом деле имело ценность… этого руками не сломать – это ломают ложью и неуместной, никому не нужной правдой в самый неподходящий момент.

Я поднялась на ноги и пересекла комнату – последний кусочек головоломки оставался нераскрытым, и тонкая полоса красного шелка все еще была привязана к дверной ручке. То, на что я не решалась несколько часов назад, теперь было делом трех секунд – подойти к двери, взяться за ручку и повернуть. Все просто. Самую грязную работу она сделала моим руками.

Жалкая трусиха.

В твоем октябре

Дверь открылась бесшумно. Передо мной в подвал спускалась прочная деревянная лестница. Медленно переступаю по ступеням, чувствуя тепло дерева босыми ногами. Лестница закончилась, и мои ноги нежно встречает теплый пол. Бросаю беглый взгляд на стену – регулятор подогрева полов, температуры воздуха и освещения. Очевидно, здесь пропадает бо́льшая часть её времени. Я оборачиваюсь и задираю голову – высокие потолки и яркий свет. Здесь гораздо просторнее, чем я думала. Оглядываю стены, заставленные полотнами, и думаю, что в любой другой день я была бы безумно рада оказаться здесь – мастерская художника – место интимное.