В твоем октябре

Лента ведет меня дальше, мимо картин на стенах, мимо оконных рам, возвращая меня к люстре, где я справилась лишь благодаря пресловутому журнальному столику, просто перебросив клубок через тонкое переплетение стальных узоров, спускаясь к самому полу, прокатывая клубок под одним из кресел, поднимаюсь на ноги и снова иду к стене – и там, обращаясь к тыльной стороне большого зеркала, узнаю, как сильно он похож на отца – фотография запечатлела практически одно лицо, но на разных временных отрезках. Вот только глаза у них разные – у его отца очень спокойный, мягкий, теплый взгляд. Полная противоположность сыну. Но сама фотография сказала мне гораздо больше – меленькая, не больше визитки, такая, чтобы вмещалась в бумажник. Края сильно потрепанные, сама фотография не столько старая, сколько изношенная. Такие личные вещи говорят так откровенно, что заставляют бессильно кусать губы – если самое дорогое в жизни человека имеет походный вариант, значит вся жизнь человека – дорога. Паутина становится прозрачнее и реже – слой за слоем я сматываю в клубок красную ленту и знания о том, что он любит, где бывал, чего боится. Дорогие часы, «Глас Господа», хорошие сигареты, его друзья, коих всего четверо (для сравнения – у меня их нет вообще). Вена, Токио, Лондон, Оттава, Осло, Берн, Нью-Дели, Пекин, Прага – Господи, до чего же огромен твой мир, а я сижу в своем городе, сколько себя помню. Тихая, спокойная старость и… таблетки.

Когда ночь спустилась на дом, зажигая звезды, я сидела на диване с огромным красным клубком под боком, который так не сплелся – свободный конец красной ленты переливался через спинку дивана и исчезал за лестницей – и кипой всевозможных воспоминаний в руках – фотографии и старые билеты на самолет, программки выставок из разных частей света, браслеты ночных клубов и билеты на живые выступления, три афиши, меньше, но гораздо красивее той, за которой я пришла в последний день сентября, часы на моей руке, старый, затертый проспект дома престарелых, с надписью маркером поперек «Не вздумай дожить до этого». И таблетки. Мне кажется, что весь день он был со мной и рассказывал о том, что я так боялась спросить, а теперь укоризненно смотрит на меня и его зеленые глаза насмешливо спрашивают: «Чего же ты медлишь?» Я смотрела на вещи вокруг меня, и мне казалось, что за пять дней октября я прожила целую жизнь – яркую, ослепительно прекрасную, стремительную и совершенно неповторимую. И не просто прожила, а навсегда оставила себя здесь – от макушки до пят, куда бы ни забросила меня судьба после, мысленно я навсегда останусь здесь. Но эти три пузырька… Я не знаю их названий, не понимаю, чему они служат, но я понимаю, что лекарство выписывают больным. Холодеет спина, кишки заворачиваются, и мне безумно страшно – передо мной телефон, интернет и пустая строка поисковика. Боже, как же было прекрасно, когда не было интернета! Блокирую телефон, бросаю затравленный взгляд на таблетки и зло вздыхаю. Они были моей предпоследней находкой. Теперь я всем сердцем проклинаю осень – ты же сама привела меня сюда! Удивила, поразила, показала самое удивительное, уникальное творение природы, а теперь… чувствую, как подступают слёзы. Твою мать! И что мне теперь делать? Остервенело хватаюсь за свои сокровища, как за спасательный круг, и через силу благодарю Всевышнего – не пройти мимо счастья, улыбнуться удаче, обернуться и узнать в незнакомом лице любовь – поворотные мгновения в твоей жизни, когда сам Бог берет тебя за руку. И это не просто счастье – это вся твоя жизнь, бережно спрятанная в несколько октябрьских дней…

Что мне теперь делать?

Хватаюсь за телефон – строчка поисковика, и один из бутыльков – в моей руке. Руки дрожат, потому что безумно боюсь боли. Внимательно, чтобы не перепутать, вбиваю непослушными пальцами буквы, но дружелюбный поисковик дописывает название за меня – читаю, и мой рот немо открывается навстречу тому, что говорит интернет. Я машу головой, я отказываюсь верить, но упрямый браузер бросает правду в глаза, строчка за строчкой, строчка за строчкой…

Глава 8

Оглядываюсь вокруг и бессильно вытираю тыльной стороной ладони губы – попить бы, а то горло саднит. Я очень долго, очень громко орала благим матом в надежде быть услышанной, так что теперь еле говорю. Тонкий серп луны за окном, я совершенно без сил, комната превратилась в козла отпущения – я разбросала все, до чего дотянулась. Мои сокровища… Видит Бог, я надеялась свести к нулю их ценность, но даже сейчас, когда они валяются по всей гостиной, будто бы и ненужные никому, они горят ночными кострами – яркими, манящими, пленительными.