В унисон

Из головы не выходил тот самый разговор, глупый, совершенно незначительный, но оттого и такой въедливый. Она сказала, что боится собак. До одури боится. Даже когда он запер Кобальта, Лили не осмелилась войти внутрь, предполагая, что животное может находиться поблизости. На обед она ела тофу, причем ее бэнто на семьдесят процентов состоял из жареного сыра – как будто этим действительно можно насытить свой организм. И ведь он никогда не обращал внимание на то, как она дает о себе знать, если берет трубку. Спрашивать об этом в лоб было бы странно.

Он пронзал ее красивый затылок убивающим взглядом. Ему даже хотелось, чтобы она почувствовала сильную боль в голове, чтобы обернулась к нему, ощутив прикосновение взгляда, но, увы, Лили оставалась ко всему глуха. Генджи никак не мог заставить ее обратить на себя внимание.

Сегодня утром он купил немного молотого бадьяна, чтобы проверить теорию. За такой короткий промежуток времени он не успел найти сосновую ветку, к тому же поджигать ее в школе было опасно, поэтому пришлось довольствоваться тем, что было под рукой.

На перемене Генджи слегка приправил бадьяном онигири и предложил Лили попробовать один шарик. Она с сомнением взглянула на Генджи, но все же не отказалась, правда, съесть рис так и не смогла – принюхавшись, она вернула онигири владельцу, сказав, что у нее аллергия на бадьян.

– Как ты там его учуяла? – спросил Генджи, вертя в руках рисовый шарик.

– Прости, мне так неловко, – она сильно смутилась, – я не голодная. Прости еще раз!

– Ничего, – пробормотал Генджи сдавленным голосом.

Ему не хотелось говорить ей, что он знает о ее одержимости – его преследовало неприятное ощущение вторжения в личное пространство, и он впервые думал об этом как о действительно серьезной помехе. Будет лучше, если он сможет избавить Лили от одержимости своими силами, не прибегая к тому, чтобы поставить девушку в известность.

Конечно, поверил он не сразу – всю ночь его мучили кошмары, он подолгу зависал в интернете, ища ответы на волнующие его вопросы. Однако то, что происходит с ним и его друзьями в последние дни, нельзя списать на простое недомогание или понятное стечение обстоятельств. Это было похоже на внезапный приступ, который положил начало продолжительной тяжелой болезни.

Генджи старался не думать о том, как все обернется, если отец узнает, что его сын ведет параллельное расследование. Конечно, это и расследованием было сложно назвать… Так, поговорил с несколькими людьми, сопоставил факты, проследил за кем надо, и вот, пожалуйста, оказался в этой точке, откуда выхода всего два – к правде или под домашний арест.

Лили внимательно смотрела на Генджи своими красивыми глазами. Он бы многое отдал за то, чтобы эти глаза почаще смотрели на него, но только не в эту секунду. Сейчас, когда в лице девушки отчетливо проступало недоумение вперемешку с самыми обидными подозрениями, Генджи не мог выносить этого уничтожающего взгляда.

– Ты… ты всегда любила тофу? – выпалил вдруг он, чувствуя, как тяжелой поступью ситуация выходит из-под его контроля.

Лили стала еще более подозрительной – удивительно, что ее лицо способно показывать разные степени одного и того же чувства. Способна ли она показать это еще ярче?

– Странный вопрос, – констатировала она, прислонившись спиной к стене возле широкого окна.

– Ничего не странный, – сказал Генджи скорее из упрямства. – Просто ответь и все.

– Ну, раньше относилась прохладно, – вздохнув, поведала Лили. – Теперь во мне открылось что-то вроде… вкуса? Я попробовала жареный тофу и очень его полюбила. У тебя так разве не бывает?

– С тофу – нет.

Взгляд у Лили стал жестче; теперь там не было места подозрению, его полностью вытеснило раздражение.

– Ты на что-то намекаешь, да? – спросила она, нахмурившись.

– Нет, – ответил он слишком поспешно, и тут же пожалел о том, что так быстро ответил.

Она тут же ухватилась за это.

– Нет, ты точно намекаешь на что-то!

Лили не дала Генджи оправдаться – почти тут же в ее глазах вспыхнуло четкое, даже болезненное понимание его глупых, совершенно недопустимых намерений. Девушка медленно оттолкнулась от стены, вставая перед Генджи. Лицо ее вытягивалось все больше по мере того, как она приходила к выводам, которые стоило бы сделать еще давно.

– Бадьян, – прошептала она, не в силах говорить, – жареный тофу… может… может ты еще про крыс у меня спросишь?!

Внезапно она сорвалась на крик, и Генджи прикрыл глаза, морщась от резкого тона ее высокого голоса. Да, ссориться с ней то еще удовольствие – один возглас, а столько неприятностей.

– Ты ведь до смерти собак боишься, Лили, – сказал вдруг Генджи, не заметив, как легко ее имя сорвалось с его губ. – Могу предположить, что сосновый дым ты так же не терпишь, как и бадьян. Скажешь, что тоже аллергия? Ты же сама чувствуешь, что у тебя поменялись привычки и поведение! Ты стала более… импульсивной. И теперь меньше истеришь.

– Замолчи! – ее лицо раскраснелось от стыда и гнева. – Что за дурь ты несешь? Как я могу стать кицунэ-цуки? Да ты сам не веришь в это!