В вагоне

Н. А. Лейкинъ Въ вагон

Въ начал апрля я возвращался по Николаевской желзной дорог, въ вагон 3-го класса, изъ Тосны въ Петербургъ. Публика въ вагон была самая разнообразная, но всего больше было рабочаго народа: плотниковъ, штукатуровъ, каменьщиковъ. Все это хало въ Петербургъ, на лтніе заработки. Были также и женщины, въ тулупахъ и въ салопахъ, бъ байковыхъ платкахъ и въ вязаныхъ косыночкахъ, съ ребятами на рукахъ и безъ ребятъ. халъ съ нами и неизбжный рыжебородый монахъ, отъ котораго, вмсто розоваго масла и ладана, несло сапожнымъ товаромъ. Монахъ сидлъ впереди меня, спиной ко мн. Противъ него помщалась молодая баба, въ нагольномъ тулуп к съ ребенкомъ въ рукахъ. Ребенокъ то и дло плакалъ; баба то и дло совала его въ пазуху тулупа и кормила грудью или-же устроивала ему постель изъ подушки, при чемъ совала его на руки монаху. Монахъ морщился, вздыхалъ, но молча бралъ ребенка.

— Трудно съ ребенкомъ-то?.. вымолвилъ онъ, наконецъ, чуть-ли не въ пятый разъ принимая его на руки.

— И не говори!.. махнула руками баба. — Съ самой Твери маюсь. Зубы у него, что-ли?.. Хоть-бы благословилъ ты его, такъ авось лучше…

— Не рукоположенъ… отвчалъ монахъ и вздохнулъ.

Баба не поняла отвта и продолжала:

— Вотъ ладонки такія иногда у васъ, у чернецовъ, бываютъ, что наднешь ты на него, — онъ и спитъ какъ убитый… Отъ мощей, что-ли…

Ребенокъ проснулся, заревлъ и протянулъ ручки съ бород монаха.

— Бери, бери… заговорилъ монахъ, подавая баб ребенка.

— Ахъ, ты, Господи! Опять проснулся! Ужъ не кольнуль-ли ты его чмъ?..

— Чмъ-же кольнуть-то мн?..

Ребенокъ продолжалъ плакать. Баба взяла его отъ монаха и принялась укачивать, жужжа надъ его ухомъ, но ребенокъ не унимался.

— Нтъ-ли четочекъ? Дай его позабавить?

— Въ мшк подъ лавкой…

— Экой ты какой! Монахъ и безъ четокъ…

Баба подняла ребенка дыбкомъ и, тряся его передъ клобукомъ монаха, заговорила:

— А вотъ будешь ревть, такъ попъ-отъ тебя и возьметъ; возьметъ да състъ. Вишь, у него колпакъ-отъ какой! Возьми ручкой да и потереби… Вотъ, молъ, теб, дядька, вотъ, молъ…

Ребенокъ на минуту умолкъ и протянулъ руку къ клобуку, но тотчасъ-же опять заплакалъ, такъ какъ монахъ отстранилъ его рукой.

— Надъ ангельскимъ чиномъ шутокъ шутить нельзя… Кощунство… сказалъ монахъ.

— Нтъ, ужъ видно опять грудью кормить придется. Изсосалъ всю… проговорила баба, съ сердцемъ распахнула на груди тулупъ и принялась кормить ребенка. Тотъ умолкъ.

— Суета суетъ всякая!.. вздохнулъ монахъ и, увидя у женщины открытую грудь, прибавилъ:- прикрой наготу-то…

Баба улыбнулась, выставила рядъ блыхъ зубовъ и поправила на груди рубашку. Черезъ нсколько времени монахъ ткнулъ пальцемъ въ ребенка и спросилъ:

— Мальчикъ или двочка?…

— О, Господи! Да нешто по облику-то не видишь, что мальчикъ? Впрочемъ, гд-жъ вамъ… вы монахи… и баба опять улыбнулась.

— Даже оставя и иночество, у грудныхъ младенцовъ черты лица разницы не составляютъ, — произнесъ монахъ и прибавилъ:- мужъ-отъ у тебя въ деревн, или въ Петербургъ къ нему дешь?

Баба покраснла, потупилась и молчала. Монахъ повторилъ вопросъ.

Баба наклонилась еще ниже и сказала: «нтъ у меня: мужа».

— Давно умеръ? приставалъ монахъ.

Баба опять молчала, но потомъ вскинула на него глаза и проговорила: «я не замужемъ…» Монахъ слегка отодвинулся отъ нея.

— А ребенокъ-то, значитъ, въ блуд?.. пробормоталъ онъ, но тотчасъ-же спохватился и спросилъ:- въ воспитательный везешь, что-ли?..

Баба подняла голову. Глаза ея сверкнули.:

— Чтобъ я своего ребенка да въ воспитательный?… Нтъ. Вдь, чай, я мать, а не зврь… Да и зврь охраняетъ… Съ голоду подохну, а ребенка не кину.

Монахъ заморгалъ глазами и отвернулся. Баба поуспокоилась и продолжала:

— Ты вотъ въ Питеръ-то прідешь, такъ, поди, по купечеству ходить начнешь?.. Поспрошалъ-бы мн кой-гд мстечко. Ты не смотри, что я съ ребенкомъ… я на всякую работу…

Монахъ молчалъ.

— Ты гд остановишься-то? Я-бъ понавдала къ теб… приставала баба.

— Гд остановишься! Мы, какъ птицы небесныя, гд Богъ пошлетъ… отвчалъ монахъ, всталъ съ лавки и переслъ на мсто противъ меня, предварительно спросивъ: «можно-ли ссть».

Подъ лавкой, противъ меня, давно уже храплъ какой-то мужикъ. Садясь на мсто, монахъ толкнулъ его ногами, вслдствіе чего мужикъ проснулся, звонко звнулъ черезъ нсколько времени вылзъ изъ-подъ лавки и, протирая глаза, слъ рядомъ съ монахомъ. Это былъ маленькій, но коренастый мужиченко, въ тулуп и въ засаленномъ картуз съ надорваннымъ козырькомъ, изъ-подъ котораго выглядывали голубовато-срые глаза и торчала рдкая клинистая русая борода. Мужикъ былъ, видимо съ похмлья. Отъ него такъ и било струей водочнаго запаха. Протеревъ глаза и увидавъ рядомъ съ собой монаха, мужикъ тотчасъ-же снялъ картузъ, сложилъ руки пригоршней и, наклоня голову, молча сунулся съ монаху подъ благословенье.

Монахъ слегка отодвинулся.

— Не рукоположенъ, не рукоположенъ… заговорилъ онъ, отстраняя отъ себя рукой голову мужика.

— Благословите, ваше преподобіе! Можетъ, думаете, что пьянъ я, такъ совсмъ напротивъ… приставалъ мужикъ.