В водовороте

- Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук! - восклицал барон. Какая грань, какая вода отличная! - продолжал он с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем, может быть, даже кровь сказывалась, так как предание говорило, что не дальше как дед родной барона был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.

После бриллиантов барон обратил некоторое внимание на старинные экипажи, которые его поразили своею курьезностию.

- Что это за безобразие, что это за ужас! - говорил он, пожимая плечами.

- Покажи и тебя через десять лет в твоем пиджаке, - и ты покажешься ужасом и безобразием, - заметил ему князь.

- Тут не в том дело! Они сложны, огромны, но комфорта в них все-таки нет, - возразил барон.

- Никак не меньше нынешнего: попробуй, сядь, - сказал ему князь, явно желая подшутить над приятелем.

- Гораздо меньше! - воскликнул барон и в самом деле хотел было сесть, но чиновник не пустил его.

- Нет-с, этого нельзя, - сказал он ему не совсем, впрочем, смелым голосом.

- Жаль! - произнес барон и пошел дальше.

Когда они, наконец, стали совсем выходить, чиновник обратился к князю, которого он немножко знал, и спросил его почти на ухо:

- Кто это с вами, министр, что ли, какой?

Барон очень уж важен показался ему по виду своему.

- Нет, барон один, - отвечал ему с улыбкой и не без умысла князь.

- Ах, он ягель немецкий, трава болотная! - зашипел, заругался чиновник. - Недаром меня так претило от него!

Почтенный смотритель древностей был страшный русак и полагал, что все несчастья в мире происходят оттого, что немцы на свете существуют.

В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.

- Ах, ты, габерсупник{87}! - сказал ему почти с презрением князь.

- Почему же габерсупник? - возразил барон, как бы даже обидевшись таким названием.

Вина за обедом было выпито достаточное количество, так что барон сильно захмелел, а князь отчасти, в каковом виде они и отправились домой.

- Это Сухарева башня? - говорил барон не совсем даже твердым языком и устремляя свои мутные глаза на Сухареву башню.

- Сухарева! - отвечал ему прежним же насмешливым тоном князь.

- Ее Брюс{87} построил? - продолжал барон надменнейшим и наглейшим образом.

- И не думал! - возразил ему серьезно князь.

- Как не думал? - воскликнул барон. - Я положительно знаю, что водопровод ваш и Сухареву башню построил Брюс.

- Ну, да, Брюс!.. Ври больше! - произнес уже мрачно князь.

- Нет, не вру, потому что в России все, что есть порядочного, непременно выдумали иностранцы, - сказал барон, вспыхивая весь в лице.

- Отчего же ты до сих пор ничего порядочного не выдумал? - спросил его князь.

- Отчего я?.. Что же ты меня привел тут в пример? Я не иностранец! говорил барон.

- Врешь!.. Врешь! Иностранцем себя в душе считаешь! - допекал его князь.

- Вот вздор какой! - рассмеялся барон, видимо, стараясь принять все эти слова князя за приятельскую, не имеющую никакого смысла шутку; затем он замолчал, понурил голову и вскоре захрапел.

Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, - и князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее голову, именно с тою целию, чтобы из него не вышел со временем государственный человек.

По возвращении в Останкино, барон, не совсем еще проспавшийся, пошел досыпать, а князю доложили, что присылала Анна Юрьевна и что вечером сама непременно будет. Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому князю самому надобно было оставаться дома; но он дня два уже не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас. Проклиная в душе всех на свете кузин, князь пошел к Елене и стал ее умолять прийти тоже к ним вечером.

- Но меня жена ваша, может быть, не велит принять, или, еще хуже того, приняв, попросит уйти назад! - возразила ему Елена.

- Что за пустяки! - произнес князь. - Во-первых, жена моя никогда и ни против кого не сделает ничего подобного, а во-вторых, она и не выйдет, потому что больна.

- Да, если не выйдет, в таком случае приду с удовольствием, - сказала Елена.

Сидеть с гостями князь предложил в саду, где, по его приказанию, был приготовлен на длинном столе чай с огромным количеством фруктов, варенья и даже вина.