В водовороте событий

Вообще говоря, гитлеровцы в это время еще не грабили Францию в «индивидуальном» порядке. Правда, они очищали занимаемые ими дома и отправляли все вещи в Германию. Но грабили они пока оптом, путем реквизиций и скупки по дешевой цене. Ведь оккупационные деньги для них не имели никакой ценности. Вся германская армия во Франции, по условиям перемирия, содержалась и кормилась за французский счет. Франция была обязана поставлять ей еженедельно 10 000 голов крупного рогатого скота, 1000 тонн масла и т. д. Кроме того, французы выплачивали оккупантам в день по 400 миллионов франков контрибуции. В 1941 г. эта сумма была снижена до 300 миллионов. Содержание армии этого, понятно, не стоило, и счет Германии во Французском банке оставался неиспользованным. Зато в стране стремительно повышались цены, началась инфляция. Грабеж населения с первых дней происходил за счет обесценения французской валюты. Сначала завоеватели платили оккупационными марками по курсу 20 франков за марку. Но, так как французские крестьяне не брали эти деньги, германские власти постепенно изъяли их из обращения и расплачивались только новенькими французскими билетами, которые во множестве печатал по их заказу Французский банк.

Гитлеровцы сразу же набросились на французские продукты и буквально пожирали все, словно никогда не ели досыта. Я видел в июле 1940 г., как солдаты германской армии, купив на ферме масло, ели его без хлеба, кусками. И вот таких изголодавшихся молодчиков Гитлер выпустил на богатейшие страны Европы — на Францию, Голландию, Данию и на Советский Союз.

Но оккупанты не только ели сами. Еще больше продуктов они отправляли в Германию военными посылками по 5 килограммов каждая. В Медоне и на вокзале Монпарнасс в Париже, ожидая поезда, я часами глядел на сложенные груды посылок от солдат.

Но я ни разу не видел, чтобы немецкие солдаты получали посылки из Германии. Да и сами немцы откровенно признавались, что им посылок не шлют; наоборот, родные в письмах просят их присылать все, что только можно.

В этот период оккупанты делали вид, что строго преследуют индивидуальные грабежи. Когда в одной соседней деревне жители пожаловались коменданту, что солдаты воруют у них кур, комендант ответил, что германская армия грабежами не занимается и что эти жалобы оскорбительны для чести армии. В другой деревне в ответ на аналогичные жалобы комендант арестовал виновников кражи и отправил их в Орлеан, где, как он сказал, их будут судить и расстреляют. Но, когда кражи возобновились и крестьяне вновь обратились с жалобами к коменданту, он накричал на них и приказал не надоедать пустяками. В третий раз он просто пообещал арестовать и расстрелять жалобщиков. После этого жалобы, разумеется, прекратились.

Между тем такого рода кражи случались всюду, где только стояли войска оккупантов. Сами офицеры преспокойно ели кур, украденных у крестьян их же денщиками.

В начале июля, как я уже говорил, мы решили возвратиться в Париж.

Уезжали мы с тяжелым сердцем, очень уж много пережили и перечувствовали. Я не узнавал Франции, в которой прожил столько лет и которую так любил. Она еще не очнулась от удара гитлеровского кулака. А владельцы замков и местная буржуазия наперебой приглашали оккупантов, угощали их и чуть ли не благодарили за избавление от «красной опасности».

То же самое увидели мы и в Париже. Первый период войны кончился не только победой гитлеровской Германии над Францией, но и победой предавших Францию правящих классов.

Часть вторая. В подвалах войны

В Париже, под гитлеровским сапогом

Итак, мы решили вернуться в Париж. С нами еще остались дети — ученики моей жены, ехать все вместе на машинах мы не могли. Поэтому прислуга школы — кухарка и горничная выехали в Париж через Орлеан поездом на день раньше нас. Поезда тогда только что начинали ходить, шли неизвестно сколько времени и неизвестно каким путем. Неудивительно, что прислуга приехала в Париж днем позже нас: они пробыли в пути три дня.

Я отвез их на Орлеанский вокзал. Поезд был переполнен. Люди со всем своим скарбом возвращались после великого исхода домой. Несмотря на то что на вокзале и на всех станциях стояли немецкие часовые и Франция находилась полностью во власти гитлеровцев, многие пассажиры имели спокойный, даже довольный вид: война кончилась, они ехали домой… В пути оккупанты не спрашивали ни у кого документов, и уже одно это придавало поездке какой-то мирный, довоенный характер. Французское начальство вообще перестало существовать, оставшиеся у власти только выполняли приказы германских властей. Железнодорожники работали так же, как и раньше, как будто ничего не случилось. Только билетов не продавали, все ехали бесплатно. У вагона стоял железнодорожник, уже немолодой, краснолицый, длинноносый, типичный мелкий служащий-француз. Я спросил, не знает ли он, что делается в Париже.

— В Париже? Да там почти никого нет, город пустой, — ответил он, словно обрадовавшись, что может, наконец, поговорить о Париже. — Я там был на днях.