В водовороте века. Мемуары. Том 1

— Сынок мой, вон как ты подрос за это время! Вернешься домой, хорошенько слушайся старших и прилежно учись!

Он говорил голосом невозмутимым, не обращая внимания на ту сторону, где сидел тюремщик. И голос его, мне казалось, за это время нисколько не изменился, и тон такой же мужественный.

И вдруг, как я услышал его голос, у меня на глаза навернулись слезы. Но я громко ответил:

— Слушаюсь! Только ты поскорей бы вернулся домой.

Довольный моим ответом, он кивнул мне головой. А обращаясь к матери, он просил ее позаботиться о торговцах частыми гребнями или кистями, если они придут к ней. Это он, как понял и я, имел в виду товарищей своих по революции.

В этот день непоколебимый вид отца произвел на меня такое глубокое впечатление, какого не забыть мне никогда.

Из воспоминаний того времени нельзя забыть еще встречу с Ли Гван Рин тоже в камере свидания. Она училась в отделении домашнего искусства Пхеньянского женского колледжа, была членом Корейского национального общества. К счастью, щупальца японской полиции не протянулись еще к ней.

Она вместе с подругой по колледжу — членом этого общества — пришла на свидание с моим отцом. К тому времени, когда еще преобладали феодальные предрассудки, приходить девушкам в тюрьму, тем более на свидание с политическим преступником, было делом далеко не легким. Если будет разглашено, что она ходила в тюрьму, то ей не выйти замуж. Так был устроен мир. А она, модная щеголиха, именно в такое время и пришла на свидание с политическим преступником, что не на шутку удивило и озадачило даже тюремщиков, которые и отнеслись к ней с особой осторожностью. А она с таким задором и с таким светлым лицом утешала добрыми словами отца и мать.

Встреча с отцом в тюрьме явилась для меня своего рода крупным событием. Понял я и высокое стремление моей матери, сходившей к отцу в тюрьму вместе со мной. Увиденные мною раны на теле отца заставили меня всеми фибрами души возненавидеть японский империализм, подобный дьяволу, дичайшему зверю. Тогда эти раны дали мне значительно более реальное и наглядное представление о японском империализме, чем анализ и оценка, даваемые ему многочисленными политическими деятелями и историками мира.

До того времени мне не приходилось часто испытывать на себе произвол японских войск и полиции. Бывало, в Мангендэ приходили японские полицейские на перепись дворов и населения или на проверку чистоты дворов, о чем они как бы очень уж заботились. Я видел тогда, как они ни с того ни с сего придирались ко всякому из-за каких-то пустяков, угрожали. Их беспричинные придирки кончались откровенным хулиганством: они били нагайками по раздвижным дверям, от их ударов разорвалась и наклеенная на нашу раздвижную дверь бумага, разлетевшись на части, створка двери полетела на котел, разбив крышку котла. Но ни разу не приходилось мне видеть такие раны, какие были нанесены ими ни в чем не повинному человеку.

Раны отца навсегда врезались в мою память и на протяжении всей нашей антияпонской революционной борьбы не выпадали из моей памяти. Глубокое волнение от этой встречи до сих пор остается в моей душе неизгладимым отпечатком.

Осенью 1918 года отец вышел из тюрьмы, отбыв срок тюремного заключения. Старший мой дядя вместе с дедом, захватив с собою носилки, пошли в тюрьму, а односельчане ждали моего отца на развилке дорог, одна из которых ведет от села Сонсан к Мангендэ.

Измученный, истерзанный пытками, отец, еле передвигаясь, вышел из тюрьмы.

Увидев его, дед весь задрожал от гнева и возмущения. Он предложил отцу лечь на носилки, но отец отказался.

— Пойду на своих ногах. Пока жив, не могу на глазах у врага двигаться на носилках. На виду у врага и пойду на своих ногах.

С такими словами он и стал совершать шаг за шагом, твердо, как и всегда.

Возвратившись домой, он предложил моим дядям присесть и сказал:

— В тюрьме я старался выпивать хоть глоток воды больше, твердо решил во что бы то ни стало выжить и продолжать борьбу с япошками до победного конца. Самые злые в мире — это япошки. Можно ли оставить их безнаказанными? И вы, и Хен Рок, иХен Гвон, должны биться с япошками, не жалея себя. Хоть умри, но расплата — кровью за кровь!

Слушая отца, я твердо решил следовать за ним и драться с японскими империалистами не на жизнь, а на смерть.

Болезнь приковала отца к постели, но он не выпускал книги из рук. Некоторое время он лечился в доме Ким Сын Хена, мужа сестры деда, слывшего врачом-целителем, успешно лечившим глазные болезни, и продолжал изучение медицины, которое начал еще в тюрьме. У этого человека он доставал немало хороших книг по медицине. Вообще в бытность учеником Сунсильской средней школы он в доме Ким Сын Хена учился и медицинской технике, овладевал ею, как мог, и с увлечением читал книги по медицине.

Думаю, что еще с периода пребывания в тюрьме отец решил переменить свою показную учительскую профессию и выдать себя за врача.

Еще не совсем поправившись, он все же отправился в провинцию Северный Пхеньан. Он решил восстановить там разрушенные организации Корейского национального общества.

Вдохновляя его, дед сказал: