В военном воздухе суровом

Первое время мой ведущий летел впереди строго по прямой. Высота была метров сто. Когда он убедился, что я уверенно иду у него справа, — неожиданно начал подавать команды на перестроение. Только я перейду на другую сторону, как новая команда — занять прежнее место. Долго я так увивался позади своего ведущего, а потом и его самолет начал с переменными кренами размашисто плавать передо мной то влево, то вправо. Это и есть "ножницы". Мотались мы так до самой станицы Морозовской целых 50 минут.

Вылез я из кабины взмокший. Зуб тоже вытер лицо, закурил:

— Вот и отработали маневр… — Он довольно улыбнулся. Еще запомнилось сказанное тогда за перекуром:

— Приучили нас летать по прямой, да чтобы в строю никто не шелохнулся. А война показала, что маневр должен стать для летчика постоянной потребностью. Как дыхание…

Ночевать отправились к знакомым Зуба. С аэродрома долго шли по пыльной улице, пока не показался высокий дом с крутыми ступеньками веранды. Хозяева дородный старик с пышными усами и седая женщина в чистом полотняном переднике — заметили нас еще со двора. Обрадованно всплеснули руками, сразу начали хлопотать у стола. Зуб выложил содержимое нашего свертка с фронтовыми запасами. Там оказался и шкалик, который пришлось разбавить водой. Нам были поставлены лафитники, а хозяевам — рюмочки. Зуб изучающе повертел в пальцах граненый лафитник и обратился к хозяину:

— А не найдется ли, Захар Иванович, и для меня такой же рюмашечки, какую вы себе приготовили?

— Да что же это вы, Николай Антонович, с нами, стариками, задумали равняться? Вы молодые, воюете — вам сам бог велел… А мы со старухой свое уже выпили…

— Вот когда мы, Захар Иванович, доживем до вашего, то, глядишь, и нагоним… А пока с этим делом торопиться не будем, — не сдавался Зуб.

Хозяин вроде бы нехотя уважил просьбу, но приосанился, расправил усы и, поглядывая на ордена Николая Антоновича, поднял рюмку:

— Чтоб таких у нас было побольше, кто о скорой смерти не думает!

Четыре награды тогда были редкостью. За выслугу лет и в круглые даты боевых орденов не давали, да и времени от начала войны прошло не так много. У Зуба рядом с орденами Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды у самого рукава гимнастерки покачивалась на подвеске медаль "За отвагу". Медаль эта, прямо скажем, для летчика — награда невысокая, если не обидная. Но всякое случалось… Один корреспондент как-то спросил Николая Антоновича:

— Какую из наград вы больше всего цените? — и прочертил пальнем поперек его груди.

— Вот эту, — не моргнув глазом, Зу6 указал на медаль.

— Почему? — удивился корреспондент.

— Представили к высшей, а вручили ее…

— Так можно же эту досадную ошибку исправить!

— А разве важно, чем отмечен, а не за что? — ответил Зуб. Когда у нас в полку такую же награду вручили одному очень посредственному летчику, он сказал тогда друзьям:

— Я эту "заглушку" положу в чемодан на вечное хранение…

А Николай Антонович был куда скромнее, и медаль эта всегда красовалась на его груди.

Сидя в Морозовской за одним столом с Зубом, я ждал его рассказов о войне, но так и не услышал их. В конце ужина он чокнулся со мной и сказал: "За твое здоровье!" От этого потеплело на душе. Была и у меня мысль предложить тост за здоровье Николая Антоновича, но я тогда постеснялся.

…Спали мы с ним рядом на полу веранды. Только прогорланили петухи, он уже заторопился с бритьем. Потом умывался у колодца, раздетый по пояс. Попросил меня полить ему из кружки на "желобок". Лил ему струйку на спину, а он довольно отфыркивался, крепко тер шею и бока ладонями…

Нам нужно было ехать поездом в Сталинград: там предстояло получить два самолета и на них лететь в полк. Покинули гостеприимный дом и заспешили на вокзал.

Поднималось солнце, где-то в небе повис жаворонок. И тут послышался отдаленный гул моторов. Глянули — с востока к аэродрому идут самолеты У-2. Их много — сразу не пересчитать. Но летели они в беспорядке, словно стая грачей перед отлетом на юг. Лишь головное звено держалось клином, а остальные поодиночке болтались на разной высоте.

Зуб остановился, внимательно посмотрел на эту картину.

— Вернемся на КП, узнаем, что это за часть летит. Долго наблюдали за посадкой, которая прошла более организованно, чем полет. Из самолета, который приземлился первым, вышел нилот в комбинезоне. Судя по фигуре — вроде бы женщина. Быстро шагает на КП. Пилот сдернул с головы шлем, под ним гладко зачесанные на прямой пробор темные волосы, у затылка собранная в тугой узел коса. Зуб поспешил навстречу.

— Марина! Какими судьбами?! — воскликнул он.

— А тебя, Антоныч, каким ветром сюда занесло? — в свою очередь, спрашивает она, хмуря красивые брови.

— Ремонтироваться прилетели из Донбасса.

— Читала, читала о тебе… Мы ведь тоже в Донбасс летим.

— Что там делать будете?

— Будем ночью бомбить.

— Вот оно что… Это как раз то, что ты формировала?

— Да.

Я смотрел на смуглое, знакомое по портретам лицо Героя Советского Союза Марины Расковой, участницы дальнего беспосадочного перелета с Гризодубовой и Осипенко.