В военном воздухе суровом

Давно висит в блиндаже гитара — нет ее хозяина. Моя балалайка тоже пылится под нарами без первой струны.

Досталась она мне, подростку, от старшего брата Александра. Играл я вечерами на крыльце хлопцам и девчатам в своей слободе Николаевской. Но первым парнем на деревне не был. Кузнец Колька Безкаравайный — парень с огромными бицепсами и кривой на один глаз — меня переигрывал. "Светит месяц" он мог бренчать без перерыва до первых петухов. И еще славился тем, что умел одновременно перебирать струны и выбивать ногтями по деке барабанную дробь уму непостижимо! Зато Колька не умел сочинять ни полек, ни вальсов. Тогда я твердо решил, что быть мне только композитором.

В двадцать девятом году я с этой балалайкой совершил первую в жизни поездку на колесном волжском пароходе в Саратов держать вступительные экзамены на композиторский факультет.

Сколько лет прошло, и вот балалайка оказалась со мной на фронте. Не хотелось появляться с ней в полку, чтоб за скомороха не посчитали, но Холобаев повелительно напомнил: "Балалайку-то не забудь!"

И хорошо, что так сказал. Объявился и гитарист Виктор Шахов. На концертах полковой самодеятельности мы с ним потом исполняли не только "Светит месяц", но и "Муки любви" Крейслера.

Висит теперь гитара… С того самого холодного и хмурого дня, когда Шахов не вернулся с боевого задания. Это был по счету его сорок четвертый боевой вылет.

Много прошло времени, а Шахова почему-то ждали.

— Вернется он, вот помянете мое слово! — говорил Коля Смурыгов, и всем хотелось, чтобы его предчувствие сбылось. Но случилось еще одно несчастье: не вернулся сам Коля.

На Барвенковском плацдарме танки противника теснили нашу пехоту к крутому обрыву Северного Донца у Красного Шахтаря. Готовых оказалось только три ИЛа. Истребители еще не заправлялись горючим, не успевали вылететь вместе со штурмовиками для прикрытия. ИЛы пошли одни.

Они были над целью. Сбросили бомбы на танки, пошли по кругу, вновь начали снижаться и обстреливать противника. Смурыгов увидел, как вспыхнул передний штурмовик. А в это время ему самому на хвост сели три "мессера". Внезапно они ринулись вниз из-за облаков, ударили в упор. Стойку антенны, как ножом, срезало с фюзеляжа, задрожал самолет — в крыле большая дыра, пушку вывернуло стволом на кабину.

Смурыгов развернулся, потянул через Северный Донец, где стояли наши войска. Мотор давал перебои, а внизу густой лес, вековые дубы. Увидел поляну, довернул на нее. Самолет загромыхал по ямам, ткнулся в пень. Смурыгова выбросило из кабины.

Летчик лежал ничком. Левая рука неестественно вывернута выше локтя. Подбежали два пехотинца из похоронной команды.

— Наповал… — сказал один.

Перевернули летчика — на гимнастерке два ордена.

— Заслуженный, — сказал другой, нагнулся пониже. — Бездыханный.

— Сходи за носилками. А я пока ордена отвинчу, заберу документы…

Прибежала медсестра. Припала на колени, расстегнула гимнастерку, приложила ухо к груди — сердце стучит!

— Живо в медпункт! — крикнула она.

Открытый перелом руки — лубки, гипсовая повязка, переливание крови. Летчик открыл глаза.

Долго везли куда-то в санитарном поезде. Разгрузка была в Сталинграде, потом пароходом в Астрахань — город тыловых госпиталей.

За длинную дорогу Коля совсем высох, а теперь понемножку прибавлял в весе. Рука срасталась медленно. Написал письмо на полевую почту, из полка ответа не было. Хотел узнать, что с Клавой и сыном Юркой, но в Харькове немцы, туда не напишешь.

…Две девушки, сестры Мальцевы, ежедневно после работы ходили во Дворец пионеров, где был госпиталь. Как и большинство женщин-астраханок, они ухаживали за тяжелоранеными. Больше времени они проводили около кровати молодого летчика по имени Виктор. Обе ноги у него чуть ниже коленей были ампутированы. Он тоже писал на полевую почту, но ответа не получил.

Как-то Виктор сказал:

— Девушки, а нет ли у вас гитары?

— Достанем! В следующий раз принесем обязательно! Виктор потихонечку бренчал. Иногда рассказывал девушкам про войну. С особым интересом слушали они о последнем боевом вылете Виктора.

…Было тогда очень холодно. Волочились низкие облака. Под самолетом снег, снег… Около села Долгенького летчик заметил обоз — подвод пятнадцать с фашистскими солдатами держали путь на передовую. На санях уложены ящики. Конечно же, с боеприпасами. Дал очередь — рвануло снаряды, лошади — вскачь с дороги, оказались по брюхо в снегу. Долго кружил летчик — ни одни сани к передовой не дошли…

Взял курс на аэродром. Летел низко над лесом в сторону Камышевахи. Может, там что-нибудь подвернется? Кончался лес.