В воздухе - ’яки’

— Не такой Михеев растяпа, чтобы его после всей перипетии можно было ухлопать, — возразили товарищи.

Командир полка все чаще поглядывал на часы, а затем с едва уловимой укоризной бросил взгляд на Василия Зверева. Тот, потупя взор, стоял рядом. "Как же так? Что могло случиться?" — в растерянности думал он. И, наконец, не выдержав томительного ожидания, обратился к командиру:

— Разрешите снова подняться в воздух.

— Нет необходимости, поздно, — тихо сказал командир полка. — Если сбили, ты ничем не поможешь… А может, в облаках заблудился? Там дорогу спросить не у кого.

Томительно тянулось время. Вдруг раздалось стрекотание "кукурузника", и над аэродромом выскочил из облаков легкий двукрылый самолет. Качнув крыльями, мол, все в порядке, По-2 сделал круг и зашел на посадочную полосу. Навстречу ему бежали летчики, техники, мотористы, оружейники. Самолет сделал небольшую пробежку и замер у края поля. Улыбающихся Михеева и Долгалева на руках вытащили на землю.

— Что же это вы так долго, братцы? — не терпелось узнать причину задержки.

— Да заблудились немного в облаках, — виновато оправдывался Михеев.

Подъехал "виллис" командира дивизии. Генерал по очереди обнял каждого.

— Молодцы! Герои!

За мужество и отвагу, проявленные при спасении командира, младший лейтенант Виктор Григорьевич Михеев был награжден орденом Красного Знамени. К великому огорчению, наш боевой товарищ не дожил до конца войны. Вскоре после описанного случая он погиб в неравном поединке в Восточной Пруссии.

Приближение финала

Наш полк передислоцировался на аэродром Лабиау, в 40 километрах северо-восточнее Кенигсберга.

Лабиау — небольшой, тихий немецкий городок. Но война и его не обошла стороной. Улицы были усеяны осколками стекла, грудами битого кирпича и щебня, везде еще чувствовался запах пороховой гари и дыма.

Немцы драпанули так поспешно, что ничего не успели взорвать, уничтожить, вывезти. В настежь распахнутых магазинах с выбитыми витринами виднелись мебель, посуда, радиоприемники, одежда. Во многих домах на столах осталась нетронутой приготовленная еда. В квартирах гулял ветер, раздувая занавески и шторы на окнах. Впечатление было такое, что хозяева куда-то отлучились и вот-вот должны прийти. Но они не приходили. Городок казался вымершим, только где-то жалобно мяукали кошки и выли собаки.

Через пару дней мы встретили несколько престарелых мужчин и женщин с малыми детьми. Прижимая к себе малышей, они исподлобья посматривали на нас, веселых, улыбающихся. Мы протягивал малышам сахар, конфеты, однако те боялись брать сладости. И взрослые боязливо глядели. "Вот как Геббельс своей иезуитской пропагандой сумел запугать народ", — подумал я.

Около одного особняка на скамеечке сидел моторист моего самолета сержант Антон Суховаров и мирно беседовал с немцем. Старик, хотя и плохо, но объяснялся по-русски. Антон после каждой фразы усиленно жестикулировал правой рукой, а левой поддерживал новенький велосипед.

— Что, уже прихватил, обрадовался дармовщине? — показывая на велосипед, с укоризной сказал подошедший со мной замполит.

— Никак нет, — поднялся Суховаров. — У меня к чужому руки не тянутся. Хозяин по доброму согласию одолжил до окончания войны. Можете (просить его самого.

Но спрашивать не пришлось. Старик встал и, путая русские и немецкие слова, стал объяснять:

— Их бин Карл Мейер, антифашист. Гитлер — сволочь, капут, фашизм капут. — Он стукнул палкой по своему протезу. — Я много был концлагерь, нога капут. Гитлер убивалъ мой сын… Этот фаррад я сам даваль…

Старик поспешно заковылял в дом и через несколько минут возвратился, держа в руках пожелтевшую от времени газету немецкой компартии "Rote Fahne". На первой странице мы увидели портреты Владимира Ильича Ленина и Эрнста Тельмана.

— Я ошень сберегаль, — сказал Карл Мейер.

Мы поинтересовались, откуда он знает русский язык. Немец рассказал, что в прошлую войну был в России в плену, что он рабочий- металлист, знал Тельмана. Он заявил, что приветствует советских летчиков, которые несут избавление немецкому народу от коричневой чумы.

Старик подвел нас к сараю, в котором лежало десятка два сваленных в кучу велосипедов. Видимо, фашистская солдатня, убегая, не успела их забрать, а может быть, про ник попросту забыла. Карл предложил нам взять по велосипеду, так как они все равно здесь никому не нужны: в городе почти не было населения. А нам могли пригодиться быстрее добираться от жилья до аэродрома. Так наша эскадрилья стала "механизированной". Мне достался хороший "Вандерер", с которым не

расставался до конца войны.

В знак благодарности мы дали Карлу пару банок тушенки, хлеба, сахару и налили стопку русской водки. Старик выпил и запел:

Вольга, Вольга, мутэр Вольга,

Вольга русски есть река…

Видя, что советские летчики ведут себя корректно, миролюбиво, смеются вместе со старым Карлом Мейером, даже угостили его, к нам подошло несколько женщин и ребятишек. Мы поговорили с ними, чем могли одарили. А когда на велосипедах уезжали на аэродром, нам вслед неслось:

— Я зналь, русски зольдат — карош зольдат! Ошень карош!