В высших сферах

Брайан Ричардсон почувствовал нарастающее возбуждение. Неужели его догадка, смелое предположение оправдались? Неужели он верно вспомнил случайное замечание, всего лишь вскользь высказанный намек, оброненный давным-давно на коктейле совершенно неизвестным ему человеком? Ведь это было лет пятнадцать назад, а то, возможно, и двадцать… задолго до его какой-либо связи с партией… задолго до того, как Джеймс Хоуден и Харви Уоррендер стали для него не просто именами в газетах. В таком далеком прошлом, что люди, места, намерения — все исказилось. А если этого и не произошло, тогдашние утверждения могли ведь быть и неверны. И он подумал, что вполне мог быть не прав.

— Отдохните немного, — предложил Ричардсон. — Курите, если хотите.

Молодой человек достал тонкий золотой портсигар, постучал по нему обеими концами сигареты и закурил, поднеся ее к тоненькому огоньку, выскочившему из угла портсигара. Спохватившись, он снова открыл портсигар и предложил сигарету лидеру партии.

— Нет, спасибо.

Ричардсон уже достал из нижнего ящика стола банку с табаком. Он набил свою трубку и раскурил ее, а потом вскрыл конверт и достал тоненькую зеленую папку. Когда трубка задымила, он стал читать.

Он молча читал минут пятнадцать. Через десять минут он уже знал, что получил то, что требовалось. Догадка оказалась верной, смелое предположение оправдалось.

Закрыв папку, он сказал молодому человеку в очках с черепаховой оправой:

— Мне это понадобится на двадцать четыре часа.

Тот молча, поджав губы, кивнул.

Ричардсон коснулся закрытой папки.

— Я полагаю, вы знаете, что тут.

— Да, я прочел. — Два ярких пятна появились на щеках молодого человека. — И я хочу сказать, что если вы хоть что-то из этого каким-либо образом используете, то станете еще более низким и грязным мерзавцем, чем я вас считал.

На секунду и без того красные щеки лидера партии стали багровыми. В голубых глазах появился стальной блеск. Затем гнев явно миновал. И он спокойно сказал:

— Мне нравится ваше настроение. Но я могу лишь сказать вам, что время от времени становится необходимым кому-то сойти в грязь, как бы это ни было ему неприятно.

Ответом было молчание.

— А теперь, — сказал Ричардсон, — настало время поговорить о вас. — Он протянул руку к подносу с документами, перебрал несколько бумаг и вынул два скрепленных вместе листа. — Вы знаете, где находится Фоллингбрук?

— Да, на северо-западе Онтарио.

Ричардсон кивнул.

— Советую вам начать узнавать об этом месте все, что можно: площадь, местное население — в этом я вам помогу, — экономика, история и все остальное. Этот райдинг двадцать лет представлял Хэл Тедеско. На следующих выборах он уходит в отставку, хотя об этом еще не объявлено. Фоллингбрук — хорошее надежное место в парламенте, и премьер-министр рекомендует вас в качестве кандидата от нашей партии.

— Что ж, — пробурчал молодой человек, — вы явно не теряете зря время.

Ричардсон сухо произнес:

— Мы же заключили сделку. Вы выполнили свою долю, теперь дело за мной. — И, указав на лежавшую на столе папку, добавил: — Я верну вам это завтра.

А молодой человек медлил.

— Я, право, не знаю, что и сказать.

— Ане говорите ничего, — посоветовал Ричардсон. И впервые за время их встречи улыбнулся. — Беда в политике то, что слишком много людей слишком много говорят.

Полчаса спустя, перечитав папку — на этот раз более тщательно, — он снял трубку одного из двух телефонов, стоявших на его столе. Это была прямая внешняя линия, и, набрав коммутатор правительства, он попросил соединить его с департаментом по иммиграции. Пройдя еще через одну телефонистку и двух секретарей, он достиг министра.

Голос Харви Уоррендера загремел по телефону:

— Чем могу быть вам полезен?

— Я хотел бы встретиться с вами, господин министр.

С большинством членов кабинета министров Брайан Ричардсон был на ты. Уоррендер был одним из немногих исключений.

— Я свободен в течение часа, — сказал Харви Уоррендер, — так что, если хотите, приходите.

Ричардсон отреагировал не сразу.

— Я, пожалуй, не стану этого делать, если не возражаете. То, о чем я хочу с вами поговорить, весьма личное. Я подумал, не мог бы я зайти сегодня вечером к вам домой. Скажем, в восемь часов.

Министр заколебался.

— Мы можем поговорить наедине и в моем кабинете.

Лидер партии терпеливо повторил:

— Я все же предпочел бы прийти к вам домой.

Было ясно, что Харви Уоррендер не любит, когда ему перечат. И он пробурчал:

— Не могу сказать, чтобы мне нравилась такая таинственность. В чем дело-то?

— Как я уже сказал, дело весьма личное. Я думаю, вечером вы согласитесь со мной, что нам не следовало обсуждать это по телефону.

— Послушайте, если речь идет об этом чертовом безбилетнике…

— Не о нем, — перебил его Ричардсон. Во всяком случае, не непосредственно, подумал он. Лишь косвенно, благодаря злонамеренному двуличию, которое неосознанно вызвал к жизни безбилетник.

— В таком случае ладно уж, — соизволил безо всякого желания согласиться министр по иммиграции. — Если вам так надо, приходите ко мне домой. Буду ждать вас в восемь часов.

И в телефоне щелкнуло — он повесил трубку.

2