В заповедной глуши

Я давно уж не живу на свете.
Светят мне нездешние огни…
Я весь мир оставил своим детям,
Но его не сберегли они.

Я погиб в болотах белорусских

Но представить даже и не мог,
Чтоб светловолосый мальчик русский
Хлеба у врагов просил кусок.

Что до срока внука жизнь прервётся,

В стылый пепел прогорит мечта.
Что в дни мира правнук назовётся
Этим страшным словом "сирота".

Я — поверьте! — смог бы защитить их!

Мразь жалела бы, что выползла на свет!
Но — вот мука!!! — для в боях убитых
В мир живых обратно хода нет.

И нездешняя дорога в серой пыли

Никогда не приведёт меня домой…
…Внука моего враги убили,
Но живёт и помнит правнук мой!

Мальчишка постоял возле спящего друга. Потом сел на свою кровать и прикрыл глаза. Ноги загудели… потом зажужжало всё тело… и Валька уже почти уснул, когда из кабинета послышался голос Михала Святославича:

— У телефона… Нет, не Виктор… Да, вот, вернулся…

Валька открыл глаза — и увидел, что Виктор тоже оторвал голову от стола. Дёрнулся встать, но увидел Вальку — и широко расплылся во всё ещё сонной улыбке:

— Верну-у-ули-ись…

— Ага, — Валька подмигнул ему. — Вернулись.

25.

Сколько Валька помнил себя — Новый Год всегда ассоциировался у него с праздником.

Но не на этот раз.

Он сам не очень понимал, что случилось. Вот-вот только ещё всё было нормально и даже здорово. Витька на кухне кочегарил что-то обалденно пахнущее. Михал Святославич на крыльце, обтёсывая елочку снизу, невероятным голосом распевал: "Пусть эта ёлочка в праздничный час кажной иголочкой радваит нас…" Валька разбирал ящик с игрушками, вытащенный с чердака.

И вдруг что-то произошло.

Что-то случилось.

Вдруг тусклым стал свет. Пыльным сделалось яркое стекло игрушек. Надоедливым — немузыкальное пение. А запах напомнил дом и то, как мама каждый новый год сама готовила массу всяких вкусных вещей — Каховские никогда не отмечали этот праздник вне дома. и ещё они обязательно покупали в магазинах две-три новых игрушки. Отец шутил: "Это для твоих детей, Валентин, про запас."…

И Вальке перестало хотеться праздника. Совсем. А захотелось лечь спать и проспать долго-долго, без снов и без движения. Хоть до весны. Ощущение было таким тяжёлым и непривычным, что Валька удивлённо прислушался сам к себе: не пройдёт ли, не отхлынет ли так же внезапно, как возникло?

Но тоска осталась. Как глубоко засевшая заноза с обломанным кончиком.

Ну почему так? Даже Мора — и та невесть где. Он один — один на холодном ветру, и некуда спрятаться. Да и не хочется.

Мальчишка посидел около ящика, боясь, что его окликнут Витька или лесник. Но они молчали. Точнее — не молчали, а не окликали.

И пусть, подумал Валька. Встал и подошёл к окну, по пути погасив свет.