В заповедной глуши

На тринадцатилетие Штокберг закатил своей "девочке" роскошный пир в ресторане. Такого дня рождения у Витьки не было ни разу в жизни, не могло быть. Вот только отмечал Витька этот день, переодетым в дорогущее платье от одного из ведущих кутюрье. И, ловя на себе взгляды гостей, знал: почти всем им известно, кто он такой на самом деле. Именно по возвращении с "праздника", с отвращением покидав тряпки на постель в своей комнате и сев рядом, Витька понял, что выход из этой ситуации может быть только один. И он очень реальный, такой понятный и простой, что даже странно, как это раньше не приходило ему в голову.

Может быть, потому что у любого унижения есть предел. Перешагнув его, человек или ломается окончательно — или восстаёт. Этот предел и настал для Витьки. А с ним пришло и понимание.

И всё-таки он ждал ещё почти два месяца. Потому что не собирался пропадать. Не собирался совершать "акт последнего мщения". Он хотел вырваться из этого ада и жить. Уже просто потому, что почти год был внутренне мёртв и хотел вернуть себе прежние ощущения — свободу в первую очередь, а не умереть, как зверь в клетке, растерзавший укротителя и тут же убитый.

А для этого следовало выбрать момент…

…Прошло два месяца — целых два месяца! — после того страшного дня рождения. Витька лежал в постели рядом с храпящим Штокбергом. Лежал, закинув руки под голову, смотрел в потолок и думал. На улице были морось, тучи, охрану Штокберг отпустил — вместо обычных четверых бойцов дежурили двое, какие-то новые, недавно нанятые. Яков Яковлевич что-то такое праздновал и хотел, чтобы "мальчики тоже отдохнули".

Витька бесшумно встал и подошёл к зеркалу — большому, ростовому. Посмотрел на своё отражение. Потом оглянулся на спящего Штокберга. И…

И вдруг понял, что выше и сильнее его. Просто выше и сильнее. Не такой, каким был восемь месяцев назад. А охранников всего двое. Новых, незнакомых с домом и вообще. И погода пасмурная. И… и он — человек.Он Витька Палеев. Даже если эта жирная тварь думает иначе.

Он подошёл к постели и так вцепился в горло Штокбергу, что почти сразу услышал звук ломающихся гортани и позвонков. Толстое тело Штокберга забилось. А особенно отрадно было, что перед смертью глаза Штокберга изумлённо и с ужасом открылись — и он успел увидеть и осознать, что с ним происходит. И услышать слова Витьки — негромкие, но отчётливые:

— Подыхай, тварюга.