В заповедной глуши

   Хотя уже понял, что это бесполезно. Никому просто не было дела до его криков - и ему следовало благодарить небо за то, что Штокберг не оказался садистом-убийцей. Но даже охрипнув, Витька сипел горлом и захлёбывался - от боли и отвращения...

   ...Поставив дрожащего, зарёванного Витьку перед собой, Штокберг поднял его по-дбородок пальцем и назидательно сказал:

   - Теперь ты моя вещь. Понял? Вроде красивого предмета мебели.

   - А когда... обратно? - простонал Витька. Сейчас клуб казался ему едва ли не убежи-щем ото всех бед и ужасов. Штокберг усмехнулся:

   - А зачем тебе обратно? Я тебя купил. Долго за тобой наблюдал, ну и решил, что ты мне подходишь. И я же сказал, ты - моя вещь.

   - Я не вещь, - тихо ответил Витька и длинно вздрогнул. Яков усмехнулся и лениво заме-тил:

   - Да, это ты правильно сказал. Извини, я ошибся. Если вещь обронили, то обязательно подберут. Хозяин или ещё кто-то, чтобы вернуть или чтобы украсть, но подберут. А ты никому не нужен. Это точно, ты не вещь. Просто маленький русский дерьмец, у ко-торого смазливая мордашка, вот и пользуйся этим. Таково твоё жизненное предназначе-ние...

   ...Он любил порассуждать о жизненном предназначении. И получалось так, что у всего остального мира оно одно - доставлять ему, Якову Яковлевичу Штокбергу, всяче-ские удовольствия и деньги. Даже о своих соплеменниках он говорил либо с презрением - если они были бедней - либо с чёрной завистью, если им повезло больше. Рассказывал, как

   в молодости едва не сделал глупость - не уехал в Израиль. "Вот было бы сейчас, там же

43.

   постоянно война! И слова против не скажи! А тут - живи себе и живи, русские всё вы-терпят! И повоюют за тебя, и поработают, и подохнут..." Русских же называл "быд-ло", "скот", "исусики","козлы" и ещё полусотней разнообразных ругательств на уже своём языке - "гои", "акумы", "мамзеримы", "ноцеримы"... Слова были похожи на гряз-ные кляксы - именно так Витька их видел, когда закрывал глаза. Ползающие по стенам красивого дома грязные чмокающие кляксы...

   Витька не спорил. У него не было сил - спорить. Все они - без остатка - уходили на

   то, чтобы сохранить себя. То, что делал с ним Штокберг, было не просто отвратите-