В запредельной синеве

Никто не ответил. В комнате не было окон. Немного света проникало из лестничного проема. Его хватало, чтобы рассмотреть горы старой одежды, разбросанной повсюду. От нее шел запах бедности, мочи и грязи. Нет, здесь девушку оставлять нельзя. Из последних сил он начал подниматься по ступеням, ведущим на второй этаж. Косые лучи света, проникавшие через неплотно закрытые ставни, выхватывали из тени отдельные предметы. В недавно потухшем очаге дымилась зола. Незатейливые плошки выстроились на полке, однако стол был накрыт вышитыми скатертями, будто здесь готовились к праздничному обеду. Наверху, в стоящем возле прикрытых горшков кувшине, зря горел масляный светильник. Перес пристроил, как мог, на одну из лавок девушку, которая так и не пришла в себя. Юноша не решился ни расстегнуть на ней одежду, ни ощупать тело, чтобы исследовать рану. Куском ткани он отер ей руки, испачканные кровью, и, не зная, куда деть тряпку, бросил ее в золу. Перес услышал чье-то тяжелое дыхание: звук шел откуда-то издалека, из глубины дома. Он отправился на поиск хоть кого-нибудь, кому мог бы сказать, что нашел Айну. Молодой человек увидел каморку с топчаном, кое-как прикрытым простыней, на котором лежал мужчина. На спящем была ночная рубашка, запятнанная кровью. Но это был не тот, кто стонал во сне. Стоны раздавались где-то дальше. В следующей комнате Перес обнаружил юношу – тот корчился на полу, зажав руки между ног.

– Что с вами случилось? – в растерянности спросил Жоао.

– Пойдите прочь! Немедленно убирайтесь! – воскликнул раненый. – Вон отсюда!

Перес подчинился. Он направился было к двери, но, перед тем как выйти, остановился: ему пришлось крепко сжать зубы, чтобы сдержать подступившую тошноту. На улице в пелене облаков, затянувших небо, образовались просветы, сквозь которые тяжелое солнце смотрелось яичным желтком. Однако соседи, похоже, вовсе не беспокоились, что утро вот-вот вступит в свои права: двери лавок и мастерских оставались на замке, а окна были закрыты ставнями. Дым из труб не шел. Перес несколько мгновений стоял неподвижно посреди улицы, а затем внезапно начал кричать:

– На помощь! На помощь! Помогите!

Его голос отдавался эхом. Крик ударялся в двери, просачивался через щели, проникал в самый дальний угол каждого дома, бил, как тяжелый кулак, по стенам и отскакивал от глины. Но никто, казалось, не слышал. Никто не выглянул в окно, не вышел на порог. Жоао Перес ждал, стоя посреди улицы, хоть малейшего знака о том, что ангел-истребитель не перерезал всем глотки своим огненным мечом.

II

– Подумай хорошенько, сын мой, и когда почувствуешь, что готов, то изложи все на бумаге, а затем приходи показать мне: мы посидим, поговорим. Ego te absolvo a pecatis tuis in nomini…[6]

Тонкие восковые пальцы исповедника начертили в воздухе, пропитанном ладаном, крест одновременно со вступительными аккордами органа. Зазвучал Te Deum[7], и церковь, переполненная людьми, наполнилась хором голосов. Te Dominum confitemur…[8]