В зареве пожара

Однообразная, монотонная песня, от которой на сердце у Евсеева сделалось ещё тоскливее.

…Вздохнул почему-то.

Грустно улыбнулся своим мыслям и решительно поднялся.

– Пора идти!

…От заречной слободки до управления был не ближний путь. Однако когда Евсеев вошёл в переднюю конторы, многие вешалки ещё пустовали.

Но вот пробило десять, и контора оживилась.

Сослуживцы здоровались, переговаривались между собою.

– Читали, господа, утренние телеграммы? Опять поражение.

– Обычная история, – брюзгливым тоном заметил высокий, геморроидального вида счетовод.

– Куда мы идём, нет, я спрашиваю вас, куда мы идём?

– А забастовочное движение всё разрастается: в Самаре забастовали пекари.

– Да… Вещь знаменательная!

Тут же слышался разговор совершенно противоположного характера.

– Уж Вы, Петр Алексеевич, поторопитесь с перечневыми-то ведомостями. Бухгалтер вчера опять спрашивал.

– Да что же мне прикажете делать?! И так работаю чуть ли не по четырнадцать часов в сутки! Рук мало… Федченко вот третий день как не ходит на службу.

– Гм… Нужно будет доложить.

…Евсеев, сидя за своей конторкой, угрюмо скрипел пером. Всё тут ему надоело, и люди, и разговоры: вечно одно и то же. Скука.

Комната, в которой он занимался, была узенькая, проходная, скупо освещённая двумя окнами, из которых одно было затемнено стеной соседнего здания.

Здесь, кроме него, ещё сидело трое: два конторщика и барышня-машинистка.

Постоянно тут было душно, накурено.

От трескотни ремингтона и хлопанья счётов в уши вливалась непрерывная назойливая дробь…

От мрачных, давно не ремонтированных стен веяло скукой монотонного труда, ужасом медленного умирания.

Евсеев никогда не любил своей конторы, а теперь, в эти весенние солнечные дни, когда на душе растёт тоска и хочется вдаль, служба в конторе казалась ему особенно тягостной.

Но нужно было сидеть, вписывать нескончаемые ряды цифр, хлопать на счётах.

В других комнатах всё-таки было повеселее. Там встречалась молодёжь.

Люди делились мыслями, покупали в складчину телеграммы. Спорили, комментируя их. По временам смеялись, шутили.

А эта комната – точно болото какое-то, могильный склеп.

Конторщики, оба многосемейные пожилые люди работали молча, сосредоточенно, а если и разговаривали иногда, то разговоры их были такие скучные, неинтересные, что и слушать не хотелось.

Толковали об ожидаемых прибавках.

Один постоянно жаловался на катар желудка.

Политикой они совсем не интересовались.

Жизнь проходила мимо них…

Глава XXVII Одна из незаметных тружениц

…Около двенадцати часов дня по комнатам конторы проходили буфетчицы, жёны сторожей. Они разносили жиденький чай и предлагали желающим бутерброды.

Евсеев не завтракал. Его скромный бюджет не позволял такой роскоши. Он обыкновенно пользовался этим перерывом в работе, чтобы отдохнуть немного. Покидал свою конторку и шёл в коридор.

В конце коридора, заставленного шкафами со связками старых дел, было окно, выходившее на площадь. Евсеев садился на широкий подоконник, доставал свой «демократический» табак и свёртывал папиросу.

Из окна была видна часть площади, городской сквер и белые здания присутственных мест.

…У Евсеева товарищей между сослуживцами не было.

Он держался замкнуто и ни с кем близко не сходился.

С некоторыми из знакомых конторщиков он здоровался при встречах, обменивался незначительными фразами и только.

Правда, за последнее время ему пришлось познакомиться несколько поближе с двумя-тремя из служащей молодёжи.

…Сегодня один из них, юноша с добрым веснушчатым лицом и открытыми голубыми глазами по фамилии Коробкин подошёл к Евсееву, сидевшему на подоконник, поздоровался и спросил:

– Слышали, в Тяге опять прокламации появились?

– От имени железнодорожного комитета?

– Да… Хотите почитать, у меня есть одна.

– Давайте, – слегка улыбнулся Евсеев.

Он давно уже знал об этих прокламациях, выпускаемых каким-то таинственным железнодорожным комитетом. Листки эти были составлены довольно неумело и трактовали исключительно об экономическом положении служащих, приглашая их бастовать во имя защиты своих профессиональных интересов.

Евсеев также знал со слов Ремнева, что местный эсдековский комитет намерен войти в сношения с этим образовавшимся ядром, короче говоря, использовать начавшееся брожение в желательном для себя смысле.

– Возьмите… Когда прочитаете, передайте кому-нибудь. Или просто суньте кому-нибудь на конторку.

Коробкин огляделся по сторонам и, улучив момент, передал Евсееву вчетверо сложенный лист бумаги.

Вернувшись в свою комнату, Василий Иванович занял место за конторкой и начал читать полученную прокламацию, замаскировал её от любопытных взглядов счётными ведомостями.

Прокламация была написана от руки и оттиснута на гектографе.

Он с трудом разбирал неровные косые буквы, местами расплывшиеся в бледно-синие пятна.

С целью скрыть почерк, придавали буквам вид печатных.

В заголовке листа красовался лозунг: «В единении сила».

В этом листке речь шла о последних майских забастовках, волна которых прокатилась по всей Европейской России.