В Зарницах

— Такому медведь не страшен! — слышится в толпе. — Тигру живьём возьмёт, та и не пикнет…

Под добрые напутствия колхозников охотники двинулись в лес. Впереди — Воробей, за ним, еле поспевая, семенит худенький старый Ковча в кирзовых поношенных сапогах, с берданкой под мышкой, — ни патронташа на нём, ни кинжала.

Подойдя к лесу, Воробей сказал:

— Теперь, Архип Михайлович, ты веди, ты знаешь, где его искать, — и вставил два патрона, заряжённых пулями, в стволы ружья.

Ковча тоже вложил патрон с пулей в свою берданку…

— Вот гляди, — Ковча показал Герасиму Сидоровичу на окровавленный брод, — так и пойдём.

Терзай сунулся мордой в след, поджал хвост, задрожал и… наутёк. Воробей крикнул: «Терзай, вперёд!..» Но где там, того и след простыл.

Ковча, махнув рукой, тихо сказал:

— Без него обойдёмся, не шуми.

Ковча, улучив секунду, сделал выстрел.

На зверя наткнулись неожиданно, как чаще всего и бывает на охоте. На сухой вырубке, где был потерян след, из-за выскоря с рёвом выскочил медведь. Прижав плотно к голове маленькие уши, он начал грызть стальные скобы капкана, висевшего на его правой ноге. А потом вздыбился, раскрыл пасть и, ревя, пошёл на охотников.

Воробей бросил ружьё и с проворством кошки метнулся на дерево.

Ковча, улучив секунду, сделал выстрел. Медведь остановился, ещё выше вскинул передние лапы, а потом пошатнулся и грузно упал навзничь…

Всё смолкло. Старик перезарядил ружьё, закурил и тут только, наверное, вспомнил о своём помощнике, оглянулся: никого нигде нет.

ПОЛУНОЧНИКИ

Ночь меня застала в незнакомом лесу. На берегу незнакомой северной реки Пустуши. Ни дорог, ни тропинок. По моим расчётам, я должен был выйти к электростанции, откуда ушёл утром на охоту. Но тут, на берегу, куда я попал в полной темноте осенней ночи, и жильём не пахло, не то что электростанцией. «Да и та ли это река? — думал я. — Мало ли рек в этих местах. А если даже это Пустуша, то куда идти — вверх или вниз по течению?» Коротать бесконечную ночь у костра в полном безлюдье не хотелось. Лишь бы идти — что за резон.

— Давай-ка подумаем, — сказал я своему другу Димке.

Пёс обрадовался, сел рядом, лизнул мне щёку и тоже притих. «Думает». И вот, в то самое время, когда я решал, идти или не идти, Димка вскочил и насторожил уши, а потом взвизгнул и завилял своей «баранкой». Я прислушался. Оттуда, куда бежала шумная Пустуша, донёсся еле уловимый собачий лай.

— Пошли! — твёрдо сказал я Димке.

«Конечно, пошли, — ответил по-своему Димка, боднув меня лобастой головой. — Не ночевать же здесь».

Сто потов с меня сошло, а может, и того более, пока мы пробирались по скользкому глинистому берегу и пока где-то далеко-далеко мелькнул раз-другой огонёк.

Огонёк как рукой снял усталость, и даже ночь стала не такой тёмной. Какое счастье в незнакомом лесу, да ещё ночью, встретить человека! А огонёк всё ближе и ближе…

Собаки успели облаять друг друга через реку, пока я подошёл и остановился напротив костра, горевшего на другом берегу.

— Да замолчи ты! — донёсся до меня глухой бас великана, поднявшегося от костра.

Собака умолкла. Я приказал молчать Димке.

— Кто там? — недовольно крикнул бас в мою сторону.

— К вашему шалашу перебраться бы, — ответил я.

— К шалашу милости прошу, — более приветливо отозвался незнакомец.

Он отодвинул от огня таган с котелком, что-то сказал своей собаке, шагнул к реке и исчез в темноте.

Я слышал, как звякнула о камни цепь, ссунулась лодка, шебарша по песку днищем, и потом всплески вёсел.

— Где вы? — донеслось сквозь шум реки.

Я посветил фонариком. Лодка ткнулась в берег.

— Садитесь.

Я погрузился.

— Держитесь.

Я ухватился за борта.

Несколько раз скрипнули уключины, несколько раз мелькнули в темноте вёсла, разрубая воду, — и мы на другом берегу.

— Сидите, не выходите.

— Сижу, — ответил я.

Великан (теперь-то мне хорошо видно было, что это великан) вышел из лодки, взялся левой рукой за цепь и, как мне показалось, легонько дёрнул. Лодка с шумом выскочила из реки вместе со мной почти к самому костру.

— Опять не рассчитал! — с досадой сказал незнакомец.

«Вот так силач!» — удивился я. Лодка как лодка, втроём на берег не вытащишь, а тут будто в сказке, будто сама выпрыгнула из воды.

Собаки поурчали друг на друга, но скоро опустили вздыбившуюся шерсть, занялись каждая своим собачьим делом.

— Герасим Сидорович, — отрекомендовался мне новый знакомый.

— Не Воробей ли? — спросил я.

— Воробей, — смущённо ответил он.

Я до отказа закинул голову, чтобы глянуть ему в лицо.

— Располагайтесь, — сказал Воробей и неуклюже засуетился, подбрасывая в костёр дрова, ломая руками такие сучья, что впору топором рубить.

Это был тот самый инженер Герасим Сидорович Воробей, который построил на реке Пустуше межколхозную электростанцию.

Рассказывали мне, как в половодье, во время ледохода, когда разъярённая река всю свою силу показывала, озорной паренёк Егорка поскользнулся и с моста бухнул в это месиво бушующей воды и льда. Толпа людей, стоявших на мосту, ойкнула, вздрогнула, замерла.

Как быть, что делать?