В завоеваниях рожденные

Он истощен, измучен. Мысль цепляется за тело, пытается вселиться в него, будучи на страже его существа и сути.

Прошла вечность, словно мгновение, которое слишком коротко, чтобы подбирать слова. Он осознает, что рядом с ним еще чей-то разум. Внезапно он приходит в возбуждение; если он хочет познать своего врага, тогда вот здесь, в царстве, свободном от цепей образов, здесь самое место и время…

Она старается отодвинуться от него — это уже почти материально. Она пытается вырвать свою руку, чтобы нарушить контакт. Он же хочет удержать, он хочет до конца познать это — нечто чужеродное для него — с одной стороны, и неотъемлемую часть себя — с другой. Но его инстинкт не может подчинить себе тело, которое он почти покинул. Он — не тело, пусть он — только рука, и его воля собирает мускулы и жилы, он действительно — рука. Он чувствует, как желание удержать ее овладевает им, и осознает ее страстный ответ.

Нет, он не выпустит…

Мысль в темноте: осознание Другого. Она не знает, нарушить ли контакт по закону Дисциплины, у нее еще есть силы. Еще один мысленный шаг, и стена воли рухнет. Он может бороться с ней, пока она позволяет ему, но долго ли…

«Я хочу знать своего врага!» — вновь требует он.

«Хорошо, — мысль подкреплена ненавистью. — Ты проникаешь так же глубоко, как и я».

Он видит ее разум. Кипящий от гнева, ее разум увлекает его во всепожирающую бездну. Здесь — ненависть, здесь — жажда крови, а это — отчаяние; и все они прекрасны в своей чистоте, не запятнанные телесной сутью.

И штормовые волны угрожают сорвать с якоря его корабль, готовый затеряться в океане ее вечности. Ненависть — он рад ей, это что-то надежное, знакомое, он прошел это море ненависти невредимым. Он прошел ее боязнь физической неполноценности — позади у него самого болезненные воспоминания юности, когда под маской цинизма он скрывал бессилие. Крушение надежд, болезненные острова воспоминаний — разве он с этим не был знаком ранее?

Кончится буря, но не мука. И сейчас — эпицентр шторма, где вокруг его сознания кипят волны чувств, которые столь же сильны, сколь и его собственные, но во многом отличны.

Он коснулся того, чего еще никогда не знал ни один браксана, — сути женского существа, богатства и теплоты естества. Стоило ему хоть на секунду усомниться в своем мужском начале, и его смело бы с палубы корабля в этот поток, который если бы и отпустил его, то уже утратившим свою суть. Но он остался сторонним наблюдателем, оценивающим богатство, он остался ВНЕ.

Перед ним бурлило море желаний Анжи ли Митех, море, которое имеет запах смерти. И он ощущал силу этого женского начала, не способного найти свой остров в мире реальных предметов.

Она ищет его Имя.

Он знал, почему мысль была именно такова. Вспышка страха в нём была так ярка, что он был готов прекратить испытание. Это ли не бессмысленное постижение сверхъестественного? Есть ли реальная почва под ногами его опасений, которую можно описать с помощью символов? Где мысль имеет реальное начало, где черпает свои силы имя его души? Он помнит ее слова: «Ты проникнешь так же глубоко, как и я».

Неужели он достиг центра ее существа, и знай она Имя, он мог бы его услышать? Он забывает страх, гордый открытием, но он хочет открыть и другие новые земли. И в этот момент, когда решение принято и изменить его нельзя, когда он подавляет в себе начало, которое только что одержало победу, перед ним раскрывается не зрачок шторма, кипящий достоинством, а иная глубина…

Здесь — только молчание, слабое эхо его собственного присутствия. «Что это?» — спрашивает он, но потом понимает — это часть ее души, запечатанная от нее самой. И притягательность непреодолима, и тишина успокаивает. С удивлением бродит он по таинственным закоулкам ее существа. Там и здесь дороги перекрещиваются, исчезают, ведут туда, куда не должны были вести. Здесь исчезало намеченное, невысказанное, или же превращалось в иное, и к этому прикладывала свою руку человеческая Судьба, оставившая свои отметки на вечных дорогах неискоренимой женственности.

Одну отметку он чувствует.

Он не способен дать ей имя, для него это слишком трудно, он не готов к этому: увязать абстрактное чувство с человеческим именем. Его не учили. Он знает, что здесь был другой человек, их дороги пересеклись. И прикосновение рождает новую силу. Кто он?

Он бредет по дорогам ее плоти, он видит следы той медицины, которую не может принять. Он знает, что и когда, и даже цель этих вмешательств. И он переполнен гневом столь сильным, что его нельзя выразить ничем, кроме нематериальной мысли.

«Это оборотная сторона силы, — думает он, — агония, которая противостоит песне жизни. И здесь причина того, что мы вырвали с корнем всякие экстрасенсорные начала с возделанных полей нашего потомства. Здесь берет свое русло испорченность поколений, а это преступление, которое не описать словами».