В зеркалах

— Несчастный старый пердун, — сочувственно произнес он. — Наверное, стоял локтями к стене, когда рвануло. Могу понять его растерянность и отчаяние — я сам потерял так свои природные зубы. Как-то ясной ночью я определял место, прислонившись к броневой стенке мостика — и тут в среднюю часть попадает снаряд. Щека моя прямо у стенки, я смотрю в секстант — и нате. Все до одного природные зубы. — Правя одной рукой, он оттянул другой левый угол рта и показал фарфоровое сооружение. — Видишь, изумительная работа, даже коренные. Стоила мне шестьсот долларов — при военных ценах, делал лучший дантист в Нью-Йорке. Конечно, мне пришлось заменить то, что нагородили флотские уроды в Бристоле, потому что, понимаешь…

— М-да! Дела приняли странный оборот, верно, Фарли?

— Удивительный, — сказал Фарли. — Удивительный! Тем не менее для хладнокровных людей эти ситуации имеют свою прелесть.

— Что ты думаешь делать?

— Ну, — сказал Фарли, — ночь предлагает большой выбор заграничных самолетных рейсов. Воспользуюсь каким-нибудь из них. Я всегда слежу за авиационным расписанием. Когда дело касается самолетов, я превращаюсь в мальчишку. Меня не хватятся до утра, а может быть, и несколько недель. А завтра утром я уже буду в самом неожиданном месте.

Они остановились перед светофором. Фарли принялся весело напевать. Он сорвал хороший куш.

— Советую тебе убраться из этого города, старик. Сейчас же. Если бы я тебе не доверял, я тебя прикончил бы, как Бингемона, это ты понимаешь. Но события нас отлично замаскировали, и мне было бы очень неприятно, если бы тебе пришлось разъяснять некоторые из них.

— Сегодня я уехать не могу, — сказал Рейнхарт. — Мне надо кое-кого разыскать. Я уеду завтра.

— И поскорее, — сказал Фарли. — Как только они тут наведут порядок, положение станет очень трудным.

— Высади меня на Норт-Рэмпарт-стрит. Переночую у Богдановича, если удастся войти.

— Ах! — сказал Фарли. — Жизнь!

— Жизнь — это то, что ты из нее сделаешь.

— Жизнь не грезы! Жизнь есть подвиг![120] Так сказал поэт. Жизнь, какой бы прихотливой она нам ни представлялась, ведет к определенной цели. Однако дела складываются весьма и весьма своеобразно.

— Да, — сказал Рейнхарт. — Я только что об этом кому-то говорил. Становится холодновато.

— Да, — сказал Фарли, — ты совершенно прав. Однако я старый канадец и холода не боюсь.

— Ты молодец.

— Станет еще холоднее, Рейнхарт. Это пустяки. Когда ударит настоящий мороз, я вернусь. Мне это нравится. «И если ты способен все, что стало / Тебе привычным, выложить на стол, / Все проиграть и вновь начать сначала…» Киплинг. Сегодня вечером он пришелся кстати.

Они остановились около безлюдной заправочной станции на углу Норт-Рэмпарт-стрит.

— Ну, ладно, — сказал Рейнхарт.

Фарли сердечно потряс его руку.

— Vive la bagatelle[121] и все прочее. Я еще вернусь. — Он возвел глаза к небу и поднял правую руку, уставив вверх указательный палец. — Я вернусь очень скоро.

— Пока, Фарли. Увидимся, когда ты вернешься.

— Давай живи, — сказал Фарли, отъезжая.

Рейнхарт шел в темноте по Рэмпарт-стрит, с трудом переставляя ноги. Он старался держать глаза открытыми пошире.

Издалека доносились пение «Дикси» и звук, похожий на топот марширующих ног. Было холодно.

Джеральдина сидела на сломанных качелях посреди темной детской площадки и смотрела, как по стенам стадиона в квартале от нее бегают лучи прожекторов. В синей тьме у ворот площадки пытался встать на ноги молодой негр — пытался уже довольно давно и безуспешно. После каждой попытки он падал ничком и начинал сызнова. Джеральдина наблюдала за ним, слегка покачиваясь и постукивая носком по гравию. Изредка проезжали полицейские машины, сверкали фарами и уносились.

Через несколько минут негр стал кричать. Потом умолк и еще раз попробовал подняться. Фары проезжавшей полицейской машины осветили его; рысцой подбежали два полисмена и попытались поставить его на ноги. Ничего не получилось; снова положив его на землю, они ушли. Немного погодя подъехала «скорая помощь», и санитары унесли его на носилках.

Полицейские, появившиеся с санитарами, стали ходить по площадке, светя фонариками. Один из них заметил Джеральдину.

— Эй, — сказал полицейский. Он подошел, ощупал ее лучом фонарика. — Что с вами? Вы не ранены?

Джеральдина покачала головой.

Он постоял, разглядывая ее при свете фонарика. Подошел другой, тоже с фонариком. Оба навели свои фонарики на нее.

— Вы не ранены? — спросил второй. — Что вы тут делаете?

Джеральдина покачала головой.

— Была там? — спросили они, показывая на стадион.

Джеральдина помотала головой.

— Как тебя звать, детка?

— Смит, — сказала Джеральдина.

— А полностью?

— Форт Смит[122].

Полицейские успокоились. Они буркнули что-то, скосили глаза, почесали носы.

— Это не смешно, — сказал один.

— Да, — сказала Джеральдина.

— Что у тебя в сумке?

— Песок, — сказала Джеральдина.

Полицейские переглянулись; один осторожно взял у нее сумку, взвесил на ладони. Он втянул щеки, держа сумку на прямой руке.

— Оружие в сумке есть?

— В первый раз эту сумку вижу, — сказала Джеральдина.