В зеркалах

— Я страдаю лучше вас, — сказал Рейнхарт. — Вы нытик. У вас лицо нытика. И позвольте вам сказать, нытик. Я не дурак, как может без труда увидеть любой дурак. И я не злой. — Он жестом обратился к присутствующим. — Скажите, солдаты. Рейнхарт злой?

В комнату тихо вошла Джеральдина, затворив за собой сетчатую дверь. Она села на пол в углу, напротив Рейни.

— Нет, — сказала темноволосая девица; Богданович помотал головой.

— Не злой.

— Прекрасный, — сказал Марвин. — Рейнхарт прекрасный!

— Видите, самодельный Савонарола? Я просто алкоголик.

— Очень жаль, — сказал Рейни, — но алкоголиков много. Я хочу сказать: очень жаль, что вы алкоголик, однако ценность жизни всех остальных людей не изменилась оттого, что вы стали алкоголиком.

— А что вы знаете о ценности чьей бы то ни было жизни? — спросил Рейнхарт. — Да, я делаю для себя исключение. Я алкоголик и нуждаюсь в снисхождении. — Он смерил Рейни взглядом и любезно улыбнулся. — Ведь вы-то сами — тоже всего только мерзкий патологический случай. Вы — юродивый, Рейни. Ваша совесть обитает в вашем жалком расстроенном кишечнике. — Он кивнул с серьезной сосредоточенностью клинициста. — Алкоголики грязны, друг мой. Но, во всяком случае, они не марают все, чего касаются, густой зловонной слизью благочестия. — Рейнхарт воззвал к остальным: — Вы согласны, что Рейни — Господень Скунс? Только пробудите его трансцендентальную совесть — и он завоняет.

Рейни встал и обвел их взглядом.

— Я говорил не о себе, — сказал он дрожа. — Я ведь был болен. И много я сделать не могу. У меня пошаливает зрение. Я говорил не о себе.

Они смотрели на него сквозь матовость наркотика и передавали косяк по кругу. Джеральдина смотрела в пол.

— Но есть ведь дар жизни. Человечность — это данность. В глину вдохнули сознание. Кровь сделали теплой.

Темноволосая девица провела рукой изнутри по ляжке, проверяя на ощупь ее теплоту.

— Это только глюк, — сказал Богданович. Он загасил косяк и бросил его в резную шкатулку. — Весь дар жизни и человечность — это глюк. А кровь, старик, — кровь сделана теплой, чтобы мир вертелся. — Он сконфуженно засмеялся. — То есть это единственная причина, почему кровь теплая.

— Может быть, она теплая для того, чтобы приготовить из нее миску теплого супа для брата Рейни, — сказал Рейнхарт. — Может, кровь у него теплая для того, чтобы он мог кровоточить.

— Мы всё знаем про кровь, и дар, и человечность, — сказал Марвин. — Можете нам не рассказывать. Но к нынешнему дню это неприложимо.

— Неприложимо? — повторил Рейни.

— Нет, — сказал Марвин. — Был у них этот глюк. И кончился. Никто не ведется на эту музыку.

— Я о таком не слышал, — сказал Рейни.

— Марвин врубается в Новый Гуманизм, — пояснил Богданович.

— Да, — подтвердила девушка. — Иногда надо, чтобы Марвин зарядил тебе про Новый Гуманизм. Чувствуешь себя на миллион долларов.

— Новый Гуманизм, — сказал Рейни.

— Вам, Рейни, вот что надо сделать, — сказал Богданович. — Уволиться из морга и махнуть в Калифорнию. Там сыр катается в масле. Там чудеса, старик.

— Я был однажды в Калифорнии, — уныло ответил Рейни. — Очень жарко и все серое. У меня резало глаза. Бывало, ночью я шел на свет, а там оказывались только витрины и пустой тротуар. Фары проезжающих машин. Ничего человеческого.

— Это иллюзия, — сказал Богданович. — Машины в Калифорнии действуют жестко, но у них мягкая органическая начинка.

— Господи, — сказала девушка. — Какой безобразный образ.

— Безобразный — Прекрасный, — сказал Марвин, сворачивая новую сигарету. — Глупое противопоставление.

— Расскажите нам о Венесуэле, — попросила она. — Я про нее хочу послушать.

Рейни привалился всем телом к стулу, словно у него не было сил встать. Рейнхарт посмотрел на него, заметил его бледность, дряблый подбородок, безжизненные глаза и вздрогнул. Взглянув на Джеральдину, он увидел, что она тоже смотрит на Рейни.

— Послушайте, Рейни, — сказал Рейнхарт. — Я понимаю ваши муки, и у меня нет права отрицать их. Разрешите предложить вам альтернативу. Отчайся и умри. Ну как?

— Да, — сказал Рейни. Его улыбка открыла полоску десен.

— Не говорите «да» так небрежно. Упейтесь этой мыслью. Отчайся и умри. Ну как?

— Да, — сказал Рейни, вставая.

— Нет-нет, — сказал Рейнхарт. — Отчайтесь и умрите сейчас же, пока вы среди друзей.

Джеральдина сердито посмотрела на него:

— Рейнхарт, не надо.

— Это обоснованная альтернатива, — сказал Марвин. — Общезначимая.

— Считаю, что каждый имеет право по желанию отдать концы, — сказал Богданович. — Ты хочешь, Рейнхарт, чтобы он отдал их вместо тебя.

— Ты не понимаешь, Богданович, — сказал Рейнхарт. — Это потому, что Рейни и я моралисты, а ты циник.

— Ах, Рейнхарт, — сказала темноволосая девица, — это синдром Дракулы. Напиться крови или умереть.

Рейни блеснул мертвой улыбкой и пошел к двери. Джеральдина начала что-то говорить ему, но он уже закрыл дверь.

Рейнхарт стоял посреди комнаты и смотрел на Джеральдину.

— Ну? — спросил он ее.

— Ну, — сказала Джеральдина, — ты художник-мельник. Ты его смолол.