Мелодраматическая сторона дела тут сыграла главную роль. Либреттист или автор стихов не хотел упускать такого выгодного поворота выразительного штриха в теме Тараса Бульбы, ибо песня Садовникова – это, в сущности пересказ, «Тараса Бульбы» с конфликтом Андрея и Тараса. Ссылаться на фольклорную основу стихотворения Садовникова – безусловно народную песню того времени – нет оснований, ибо чисто литературно популярная песня «Из-за острова на стрежень» определила интерес авторов к разинской теме. Тем же сюжетом пользуется и Каменский, правда у него Мейран сама просит утопить ее в Волге.
Роман «Стенька Разин», посвященный великому народу русскому, вышел в самое время: в 1916 году. Написанный годом раньше, он отражает и формально достижения новаторской русской прозы и сближает на теме Разина в военный час все круги русского общества. Теме «Стеньки Разина» Каменский остается верен всю жизнь, но не роман дал автору поистине всенародную известность. Это была поэма «Сердце народное Стенька Разин», вышедшая в 1918 году и тут же переделанная для театра, поэма-пьеса «Стенька Разин». Эта поэма-пьеса и явилась первой советской пьесой, поставленной не только в Москве, но и по всем городам Советского Союза.
Мейерхольд, одетый для вдохновения в буденновскую форму, еще не поставил «Мистерию-буфф», да и сама «Мистерия-буфф» еще не написана Маяковским. Тратить время на переводы и переделки Гауптмана не приходилось, тем более что в распоряжении театров, зрителей была готовая пьеса Каменского о Стеньке Разине. Вот ее-то и ставили повсюду. Ни один театр русской провинции не хотел обойтись без «Стеньки Разина» Каменского. Сама пьеса претендовала на новаторство театральной формы, новаторской эта пьеса и была. Я, близко стоявший к вологодскому театру тех лет мальчишка, навсегда отравленный ядом театра, навсегда полюбивший театр, присутствовал при шумном успехе этой пьесы.
Ясно было: этот текст очень далек от «Неба в алмазах». Вот в чью пользу разница!
В то время вологодский театр возглавлял либерал и новатор Борис Сергеевич Глаголин. Борис Сергеевич двигался к советской власти по миллиметру в час, но все же «сеял разумное, доброе, вечное», как Мамонт-Дальский, как Россов, как другие, преимущественно провинциальные, гастролеры. Сын его Алексей, на моих глазах вошедший в театр с красноармейским вещевым мешком за плечами и обнявшийся с отцом прямо на сцене. Глаголин доиграл спектакль <нрзб>. Сын-красноармеец досидел до конца, поставив вещевой мешок около ног. Театр есть театр, жизнь есть жизнь. Через неделю Алексей, переведенный в <нрзб> штат, по роли объяснялся в любви артистке Веприной. Но ни Борис Сергеевич, ни его сын не сделали никаких творческих выводов из этой встречи. Глаголин ставил «Жанну д’Арк», сам играл главную женскую роль, ставил «Павла I» Мережковского, ставил Суворина. Весь этот репертуар подвергался жесткой разносной критике всей молодежи Вологды, а самое главное – молодежи, одетой в красноармейские шлемы в армейском штабе, который находился в Вологде тогда. Драмкружок армейский поставил в пику главному режиссеру вологодского театра Борису Сергеевичу Глаголину новаторскую пьесу современности. Это был «Стенька Разин» Каменского. Драмкружок 6-й армии получил право на показ в городском театре своей новаторской работы. Здесь было все ново: и сама пьеса, и чтение стихов, и оформление, предваряющее будущую «Синюю блузу» и театр Бертольда Брехта. После этой постановки актеры из «Стеньки Разина» выступали против Глаголина постоянно, обвиняя его в консерватизме. А порядок был таков: после последнего акта занавес не закрывался, Борис Сергеевич, стерев грим, но не снимая костюма, садился на табуретку, и начиналось обсуждение, публичный разбор его <сегодняшней работы>. Все дружно обвиняли Глаголина в консервативности постановок. Глаголин ссылался на отсутствие подлинно революционного репертуара, что выбирал путь наименьшего зла. Тут-то его и громили сторонники «Стеньки Разина», актеры, сменившие винтовки на бердыши.
Пьеса-поэма «Стенька Разин» была любимым произведением Василия Каменского. Она имеет ряд вариантов, лучший из которых самим автором датирован 1928 годом. После 1928 г. Каменский не возвращался к тексту поэмы. Мир универсализма, которым мы мерим путь Каменского, сравнивая его с гигантами Возрождения, вполне подходит Каменскому, одежда гигантов Возрождения вполне по плечу Каменскому, впору Каменскому, только он не от науки, не от техники – он авиатор-рекордсмен. Если Леонардо да Винчи вычертил первый парашют, Каменский с ним прыгал.