В зеркале

Что такое эпигоны, эпигонство? Есть два вида эпигонов – первый, когда берут образную систему поэта, видение мира, стиль и язык, продолжают разрабатывать темы и пути, указанные поэтом. Подчас это граничит с настоящим стихом и вызвано событиями живой жизни. Был такой поэт Виктор Гофман[46] – эпигон Блока.

Есть и другой вид эпигонов – когда стихи рождаются от стихов, а не от жизни. Грамотность, квалифицированность этих авторов – вне всякого сомнения, но проходят они по знакомым дорогам и своего голоса не имеют.

Можно быть грамотным в поэзии человеком и тысячу раз зарифмовать утверждение, что «я создал новый мир», говоря своим языком. А в языке этом слышны чужие интонации и мира нового никакого не создано. Новый мир таким путем не создается. Пример таких поэтов – Леонид Мартынов. Это поэт, которому нечего сказать. Разве бывают такие поэты? С опубликованием сборника Цветаевой стало ясно, откуда бралось лучшее у Мартынова, а худшее – просто упорное упражнение в версификации, содержащее очень мало поэтического.

Новый мир открыт и создан, например, Пастернаком «Сестрой моей жизнью».

<нач. 1960-х гг.>

Поход эпигонов

Анна Андреевна Ахматова недавно выразилась так:

«По-моему, сейчас в нашей поэзии очень большой подъем. В течение полувека в России было три-четыре стихотворных подъема – в десятые-двенадцатые годы или во время Отечественной войны, – но такого высокого уровня поэзии, как сейчас, думаю, не было никогда».

Ахматова почему-то пропускает двадцатые годы, когда поэзия, несомненно, была «на подъеме».

Замечание Ахматовой и верно и неверно.

Поэтов, вернее, «тех, кто может рифмовать» (пользуясь строкой Лины Костенко)[47], всегда было много, и интерес к стихотворению, к стихотворчеству со стороны грамотных людей был всегда примерно одинаков. И сейчас, и в пушкинские времена. Есть какое-то постоянное соотношение между цифрой грамотных людей, количеством пишущих стихи и посылающих их в журналы, в издания.

Это отношение не определяет количества талантливых поэтов, гений рождается вне зависимости от этих цифр. Количество талантов и гениев в любые эпохи держится примерно на одном уровне, и общественный прогресс тут ничего не обуславливает. Наивное ожидание Пушкиных на школьной скамье двадцатых годов разделялось многими.

Анна Андреевна обмолвилась: не уровень поэзии высок, а небывало велик интерес к стихам. Это разные вещи.

Этот интерес рожден временем, рожден XXII съездом партии, снятием всяческих рогаток на пути стихов, Дискредитацией канонизированного целый ряд лет – возможностью писать свободно.

В стране сейчас началась культурная революция – все народные университеты, лекции, издания, колоссальный спрос на элементарное: умение слушать музыку, стихи, читать романы.

Этот интерес – реакция на мрачные сталинские годы.

«Поэтов» всегда было много.

Наше время отличается одной особенностью. Молодежь вовсе не знакома, по вине Сталина, с русской поэзией XX века. Ведь это не секрет, что Мандельштам, Пастернак, Цветаева, Иннокентий Анненский не пользовались помощью типографий на своем пути в сердца читателей.

Та же судьба у Кузмина, Клюева, Северянина, Волошина, Ходасевича, Гумилева, Белого, Хлебникова и Блока в целом, Есенина, который целый ряд лет был под запретом.

Северянин был поэтом «божьей милостью». По чистоте «поэтического горла» он не уступает Есенину. Только словарь его ужасен.

Русский читатель прошел мимо истории поэзии, мимо ее вершин.

Издавался лишь Брюсов – поэт, чуждый истинной поэзии.

Все это привело к великому смещению масштабов – «победа» физиков над лириками была облегчена до крайности именно тем, что истинную поэзию оттеснили в сторону и тот поэтический арсенал, который был в руках молодежи, был явно не способен соперничать с увлекательными картинами, которые открывала наука.

Но не только это было забыто. История любой литературы знает всегда попытки формальных поисков – удачные и неудачные. И русская поэзия не составляет исключения.

Каменский, Хлебников, Крученых, Бурлюк – бесчисленное количество «измов» начала столения.

Все это исчезло из поля зрения и молодых поэтов и молодых критиков, даже самых способных.

Б. Сарнов («Вопросы литературы», № 10 за 1962 г.) растерянно пишет о своем открытии ритмических фигур, открытии, которое, оказывается, сделано О. Бриком в 1927 году.

Да ведь критику поэзии с работами Брика надо быть знакомым давным-давно, с них начинать свое образование. И не с последней статьи, а с более ранних – опубликованных в сборниках ОПОЯЗа.

Вот и получается такая неприглядная картина, что поэт открывает Америки, давно открытые, а критик не может его поправить, а наоборот, по своей неграмотности поднимает эти открытия на щит.

Редактор, столь же неосведомленный, как и критик, дает место в журнале для хвалебной статьи. Молодой читатель читает, верит и хлопает в ладоши на поэтических вечерах столь сомнительной «новизны». Этот порочный круг – наш стыд, а не наше богатство и гордость.

Я жму руку Александру Твардовскому, который в рецензии на сборник Цветаевой написал: