В зеркале голубого Дуная

Очень правильно, я бы даже сказал мудро, поступило ваше правительство, когда еще в дни боев за Вену обратилось к нам с заявлением, в котором подчеркивало, что Советский Союз не преследует в Австрии никаких захватнических целей, не собирается насильственно изменять социальный порядок страны. Напротив, говорилось в заявлении, Советский Союз готов освободить Австрию от фашистской оккупации и оказать ей содействие в восстановлении демократических органов. Но, разумеется, дело было не в одном этом заявлении. Венцы сразу же увидели, что советские солдаты ведут себя отважно и благородно. Они тушили пожары, разминировали дома, оказывали помощь пострадавшим людям. А в помощи тогда нуждались многие. Положение в городе было крайне тяжелым.

Я нарочно захватил с собой несколько любопытных листков, чтобы вы познакомились с этим периодом в жизни Австрии.

Вот что писал, например, о первых послевоенных неделях социалист Ганс Ример[3]. Довольно полная картина. Читайте.

Я развертываю пожелтевшие, потертые листочки, которые Альфред достал из своего кармана:

«Город страшно пострадал не только вследствие продолжавшихся тяжелых воздушных налетов и происходивших в апреле 1945 года военных действий. Фашистские преступники хотели совершенно разрушить Вену. Они использовали последние часы для того, чтобы поджечь и взорвать жизненно необходимые склады, коммунальные предприятия и общественные здания. Они взорвали почти все мосты через Дунай и через канал и тем самым лишили голодавшую столицу связей с провинциями. Сперва они рассчитывали на продолжительную защиту Вены и заготовили здесь запасы продовольствия. Однако убедившись, что венцы не намерены сопротивляться Красной Армии, гитлеровцы эти запасы вывезли. Все, что нельзя было вывезти, уничтожалось на месте… Когда, по прекращении боев, люди вышли из убежищ и подвалов, они увидели дымящиеся развалины. Город представлял собой картину, полную ужаса. Не было продовольствия, света, газа, буквально никакого транспорта. Трупы павших солдат и горожан зарывали там, где они лежали. Многие парки, даже дворы домов, стали местами погребения последних жертв войны. Жизнь большого города замерла, Вена была в состоянии полной немощи…»

— К этому, — говорит Альфред Верре, пряча в карман листки, — я могу добавить еще несколько цифр. Считают, что в результате бомбежек, пожаров и уличных боев за город лишились крова тридцать-сорок тысяч венцев. Около двадцати тысяч зданий требовали серьезного ремонта. Самым страшным был голод. Если бы не советское командование, тысячи обессилевших людей умерли бы в первые же дни после освобождения. За примерами далеко ходить не надо. Я сам был спасен от голода вашими солдатами, когда уже считал себя обреченным, не мог вставать с постели от истощения. Пришли ко мне, три дня кормили, как младенца, кашей. Выходили. Дали продуктов— хлеба, консервов. Думаю, вам еще не раз придется встретиться с людьми, которые считают себя навсегда должниками вашего народа.

Да, Альфред был прав. За три дня, прожитых в Вене, я уже встретил несколько таких «должников». Видно, их действительно было немало.

— Вы русский? Очень приятно познакомиться, — сказал мне при первой же встрече однорукий лифтер в доме на Бетховенплатце, где находилось наше служебное помещение. — Знаете, ваши солдаты спасли мне жизнь!

— Может быть, вы случайно москвич? — спросил меня официант в закусочной «Зидель» неподалеку от Шварценберплатца. Вам не приходилось встречать капитана Виктора Попова? Он восемь месяцев жил у нас на квартире и стал нашим большим другом! Потом демобилизовался и уехал домой. Мы всегда с нетерпением ждем его писем.

Накануне, в субботу, я возвращался домой на автобусе. Дорога была длинная, и пожилой, усатый кондуктор разговорился со мной, единственным в такое позднее время пассажиром. Разговор, кажется, начался с обмена мнениями по поводу последнего футбольного матча «Рапид» — «Аустрия».

Вдруг на середине какой-то фразы старик перебил меня: «А ведь вы, господин, русский». Я улыбнулся: многие венцы удивительно точно определяют национальную принадлежность по малейшему акценту.

Нарушая инструкцию, кондуктор подсел к пассажиру и стал взволнованно рассказывать о том, как он с четырьмя товарищами в апреле 1945 года ожидал расправы. Несколько советских разведчиков ворвались в тюрьму, перебили эсэсовскую стражу и выпустили заключенных.

Чтобы досказать свою историю, кондуктор задержал автобус на остановке, где мне нужно было выходить.

Шофер уже начал в недоумении разводить руками в своей застекленной будке, а мой новый знакомый, торопясь, проглатывая слова, закончил свой рассказ и крепко пожал мне руку. Мне даже показалось, что он хотел поцеловать ее. Я поспешно соскочил с подножки.