В зеркале сатиры

сбора предварительных заказов на обеды среди рабочих соседней стройки («мы не должны идти на поводу у посетителя столовой, наш долг навязывать ему свои вкусы, основанные на научно-гигиенических нормах питания человека»);

продажи в буфете сифонов с газированной водой («явное подражание Западу»).

Но особенно нетерпим был Велемир Сорокин ко всему, что касалось общественной жизни коллектива фабрики-кухни. Можно без преувеличения сказать, что для руководителей профорганизации он являлся сущим наказанием, бичом божьим.

Стоило только членам месткома собраться в кабинете директора фабрики-кухни на очередное заседание, как в дверь просовывалась голова Сорокина:

— Опять секретничаете, опять решаете вопросы за спиной профсоюзной массы?!

Как-то на доске объявлений появилось объявление:

«В воскресенье состоится коллективная поездка в Белые Столбы за грибами. Желающих просят записаться в культмассовом секторе. Местком».

Невинное это мероприятие вызвало у Велемира приступ безудержной ярости.

— С кем согласовали, у кого спрашивали?! — кричал он председателю месткома. — Что для вас мнение рядовых членов профсоюза, — нуль без палочки? А может быть, я даже запаха грибного не переношу, а вы меня в Белые Столбы тянете?

Ему объяснили, что участие в грибном походе — дело сугубо добровольное. Но тщетно.

— Вот всегда вы самовольничаете, всегда игнорируете интересы и запросы коллектива!

— Ну хорошо, Велемир, скажи, что интересует тебя? С остальными мы уже договорились.

— Можно было бы устроить экскурсию на бега или в зоопарк, наконец. Говорят, туда такого хищника из Бенгалии доставили, что он железную клетку в щепки разнес и 96 посетителей в пруд загнал. И стояли они по горло в воде, пока укротителя из цирка не вызвали. Вот это (по мне, я люблю сильные страсти. А разные там боровички да незабудки — детская забава.

Велемир Сорокин всюду и во всем видел несправедливость и нарушение его прав. В том, кому выдает ссуды касса взаимопомощи, в том, как культмассовый сектор месткома распространяет билеты в театры, в том, наконец, как распределяются путевки в дома отдыха и санатории.

— Опять Людка Петрова путевку в Анапу схватила, — ворчит Сорокин. — Вот что значит быть запанибрата с председателем месткома…

— Но, Велемир, как тебе не стыдно. Ты же сам сказал, что пойдешь в отпуск только в ноябре. Для Анапы это уже поздно.

— Думал в ноябре, а мог бы пойти и в августе. Чай, я не какой-нибудь подневольный раб, а свободный труженик. Могли бы и мне Анапу предложить.

Но если в другой раз ему предлагали пойти в отпуск раньше, так как в месткоме появилась путевка в Анапу, он возмущенно возражал:

— Не хочу идти в отпуск в пожарном порядке. Я вам не мальчишка, чтобы помыкать мною. Раз я запланировал свой отдых на ноябрь, значит, так и будет!

Бывали, конечно, в жизни Велемира минуты просветления, когда он безропотно оформлял стенную газету или ехал по поручению месткома в подшефный колхоз. Но происходил очередной заскок, и Сорокин снова становился самим собою — воинствующим и непримиримым бузотером.

Это рожденное в первые годы Советской власти и гражданской войны словечко необычайно точно определяло поведение Велемира на любом профсоюзном собрании. О, как он тогда паясничал и кривлялся!

— Регламент, регламент соблюдайте, а то ишь завели говорильню!

— Почему Петровой дали слово, я раньше записался?!

— Что значит прекратить прения? А может быть, я высказаться желаю!

— Не согласен! Требую занести в протокол мое особое мнение и довести его до сведения вышестоящих органов!

Мешать докладчику, сбивать с толку выступающих, путать председателя собрания — все это на языке Велемира и называлось применением на практике норм профсоюзной демократии.

Иногда кто-нибудь по-дружески говорил ему:

— А ведь ты демагог, Велемир.

— Но-но, поосторожнее с такими словечками. Сейчас не то время, чтобы зажимать права члена профсоюза.

И его терпели. С его существованием примирились так же, как примиряются с тем, что летом появляются назойливые мухи, а осенью идут надоедливые моросящие дожди. Но всякому долготерпению приходит конец. Наступили черные дни и для Велемира. Это произошло после того, как он подал свое знаменитое, вошедшее в историю заявление.

Шло очередное профсоюзное собрание. Уже заслушали и обсудили доклад, проголосовали за решение, приняли к сведению различные сообщения в «разном», как вдруг поднялся со своего места Велемир Сорокин. Твердой, несгибающейся походкой он приблизился к столу президиума, передал председателю какую-то бумагу и таким же торжественным шагом вернулся в зал.

В президиуме прочитали записку. Кто-то сказал:

— Поступило заявление от товарища Сорокина. Зачитать?

— Читай! — ответил зал.

— Вот оно, это заявление:

«В профорганизацию фабрики-кухни № 8

от В. Сорокина

Заявление

Ввиду того, что профсоюзные собрания длятся обычно два-три часа, а перерывы для курения по решению большинства не устраиваются, я, как человек курящий, не могу не расценивать этот факт иначе, как насилие над личностью.