В жаре пылающих пихт

Ты погоди, браток, сладкое я приберег напоследок. Ставки на голову Красного Томагавка и его парней росли час от часу, что за твоим покерным столом – и каждый участник марафона собственноручно стремился Красного рубахой кверху в землю положить, а сверху шестью футами фишек привалить. Искал его среди прочих и я. Края здесь дикие, беззаконные, безвластные, что твой ад – и люди тут очень скоро забывают о человечности. Сама атмосфера их лепит, браток, по-своему усмотрению. И содержание их определяет. Поэтому люди здесь – стекло, а суть их пустая, чтобы они в себя могли принять все, что богу угодно будет. Вот нагрянул я в одну деревеньку по пути, не ожидал чего-нибудь эдакого, а оно получилось наоборот – ни живой души, тишина и покой, а вокруг только трупы белых, мужчин да женщин, валяющихся в пыли, кого на куски порубили, кому посчастливилось быть застреленными, да и трупы малолетних индейцев, некоторые не старше десяти лет, валяющиеся там же, в пыли, и сожженные дома! и вонь – что в преисподней! и те четверо, в шляпах, плащах и с бандольерами поперек груди, как стервятники, перемещались в полутьме, издавая жуткие нечеловеческие звуки, браток, и ножи их перепиливали шеи краснокожих. Они тянули их за волосы и отделяли головы от тел и набивали ими, десятками голов, что твоими кочанами капусты, кровоточащий мешок. Затем они сели по своим коням и направлялись по свидетелям да очевидцам, кто могли Красного Томагавка узнать, и я примкнул к ним.

А что ж ты сразу деру не дал, благородный рыцарь?

Немало повидал, кто трупы кромсает. Меня таким не сильно впечатлишь. Я ведь на тот момент не знал, что трупы в деревне – это дело не перебитых индейцев, а той четверки. Ни имен своих они сперва не назвали, да и никто словом не обмолвился. Сказали только, что они от местного комитета бдительности.

Ну да, ну да.

Кого поймают – на суку вздергивают без суда и следствия, а то и хуже. Но где, впрочем, нам, брат, судиться? в непостроенном суде? надеяться на милость законников, которым некому платить? Один, впрочем, со мной потом заговорил, назвался Хардорффом, сказал, мол, он иезуит и проповедник.

Неплоха проповедь.

И показывал, и рассказывал мне, что к чему здесь. И когда мы входили в поселения и форты – глухие и безбожные, где люди даже не похожи на людей, брат, и тамошняя деревенщина и солдатня нас встречала как Иисуса Христа с апостолами при входе в Иерусалим! будто мы проповедовали для них священное евангелие! и под копыта коней нам стлали веточки ольхи и одежки, мундиры, рубахи, кто что, которые местная публика в жаре почитания с себя срывала! а эти головорезы улыбались им и кланялись, и тащили за волосы из мешков отрубленные головы краснокожих, и размахивали ими – как кадильницами с выпученными остекленевшими глазами. И в одном городке по их пришествию зазвонили колокола и закатили празднование! они вывалили из мешков головы индейцев на паперти у церкви, а потом, брат, там же, принялись скальпировать их и, зажав в губах гвозди и размахивая молотками, приколачивали почерневшие от крови скальпы с ушами – и белая деревенщина разглядывала их с любопытством, что твою икону богоматери! народ подступался к ним, кто сам по себе, кто приводил детей, приносил на руках, а малолетняя ребятня отворачивалась и плакала! одному богу известно, что им на ум приходило – что за безобразные существа им в лоскутах этой кожи мерещились? и матери в смятении уносили их домой; а тамошний ктитор предостерегал народ прикасаться к скальпам, словно к мощам святого, и предрекал пастве небытие язычества.

Старая песня.

Пять-шесть дней назад или около того я разминулся с ними, браток, когда понял, что эти четверо – краснокожих без разбору бьют, да и Красного Томагавка никто до сих пор не видел, скольких я не опросил, каждый его по-своему изображал, да и был ли мальчик? вот где вопрос. А может, Красного уже давным-давно прихлопнули, но никто не хочет с кровно нажитыми деньгами расставаться – вот и отнекиваются, как от греха. Скаут сплюнул. Но искать Красного Томагавка никто не прекращает, браток, и теперь уже сам господь бог не разберет в этом кавардаке, кто прав, а кто виноват? и краснокожих режут, что безвинных, что виновных, как твою скотину на мясоперерабатывающей фабрике.

Горбоносый задумался. Худое дельце, верно поешь.

То-то и оно, брат, что худее некуда.