В железном веке

Он сразу почувствовал утрату товарища, оставшись вдовцом, с большим хозяйством, какое представлял собой его хутор. На руках у него были дети; чем они становились старше, тем настойчивее шли они своими путями, уводившими их от отца. Истина, гласящая, что отцы могут привязать к себе детей, стараясь их понять, звучит неплохо, но осуществить ее в жизни не так-то легко. Какое дело молодежи, как старики понимают жизнь? И сын и дочь были добрые и умные дети, но они жили в своем собственном мире, который был, — да и вполне естественно, это-то отец сознавал, — совершенно отличным от его мира. Эббе узнал одиночество, и помочь ему в этом никто не мог; у него не было близкого человека, с которым бы он мог отвести душу. Но зато он за годы своей жизни приобрел большое душевное богатство, и оно всегда было с ним; на своем жизненном пути он собрал много мыслей и наблюдений и обрел некое таинственное познание, корень которого лежал не в его личном существовании, а, вероятнее всего, во всей жизни человечества. Эббе все чаще задумывался «ад судьбами человечества и говорил иногда, что он, вроде крохотного земного шара, тащит на себе целый мир в своем полете сквозь пространство. В глубине души он и теперь еще не утратил жизнерадостности.

Шли годы. Сын его Нильс закончил педагогическое образование, получил место учителя и женился. Мария вернулась из Высшей народной школы и обручилась с Йенсом Ворупом, дельным, способным парнем, у которого не было ни гроша, но который уже и в ту пору производил такое впечатление, словно хутор привлекал его не меньше, чем Мария.

Эббе Фискер почувствовал, что он силой обстоятельств загоняется в тупик; видно, пора было уходить на покой.

И вот, он начал как-то опускаться. Эббе Фискер никогда не курил и алкоголя не потреблял. Он на всю жизнь запомнил слова директора Высшей народной школы, обращенные им к своим молодым питомцам: кто курит, от того несет, как от свиньи; кто пьет, уподобляется свинье; кто жует табак, сам становится свиньей. С той поры слова эти, навсегда запечатлевшиеся в его памяти, удерживали его от влечения к наркотикам. А теперь он пристрастился к сладкому, — жизнь была ему не мила, если во рту у него не лежал солодовый леденец. Ну что за беда, господи, если человек хочет пососать немного сахара, чтобы подсластить свое существование! Но сахар ли, водка ли, табак ли — от этого дело не меняется! Да, Эббе стал рабом привычки, от которой не мог отделаться, и он стыдился этого.

Однажды он шел по улицам Фьордбю и вдруг почувствовал слабость во всем теле оттого, что проглотил последний леденец. Он остановился посреди узкой улочки и стал в. отчаянии озираться. Вдруг он обнаружил два маленьких окна, где среди горшков с цветущей геранью красовалась банка с солодовыми леденцами, пачка цикория и прочие «товары» такого же рода. Эббе ворвался в лавчонку.

— Свесьте мне леденцов, — почти крикнул он, — но только настоящих солодовых. Я беру для детей, — прибавил он нерешительно, хотя не было никакой видимой необходимости скрывать здесь от кого-либо свою слабость.

Немолодая, маленького роста, хрупкая женщина достала с витрины банку и разломила склеившиеся леденцы. В тонких, увядших пальцах не было силы, и Эббе Фискер смотрел, как" дрожала слабая рука женщины. Он перевел глаза с руки на ее лицо и уже хотел было извиниться за свое нетерпение, но в ту же секунду он узнал ее.

— Анн-Мари, — тихо произнес он. — Моя милая, милая Анн-Мари, — повторял он, и слезы текли у него по щекам.

Они продолжали стоять по обе стороны прилавка, Анн-Мари кротко улыбалась.

— Хватит тебе плакать, по-моему, — сказала она просто. — Ведь слезы все-таки не вода. Я здесь вот уж двадцать лет живу и часто видела тебя на улице, но плакала не так часто.

— Значит, тебе нетрудно было узнать меня, раз ты все эти годы меня встречала, — улыбнувшись, сказал Эббе Фискер и тыльной стороной ладони вытер глаза. — Я же за все это время тебя ни разу не видел, и все-таки узнал. Ты нисколько не изменилась, все те же ямочки на щеках и все такое, совсем как в юности.

— Зато ты сильно переменился, — сказала Анн-Мари, по-матерински разглядывая изборожденное глубокими складками лицо Эббе и его тронутые сединой волосы. — Да это и понятно: тебе многое пришлось преодолеть; нашей же сестре только и дела, что дожидаться своего времени.

Как хорошо она это сказала! Ведь нет сомнения, что жизнь ее была нелегка. Изо дня в день стоять лицом к лицу с неумолимым фактом, от которого тебя ничто не отвлекает! Да, так оно и есть: Эббе переменился, Анн-Мари же осталась такой, как была. Годы, благодарение богу, ее не разрушили; характер ее остался попрежнему кротким и доброжелательным, — таким же, как в юные годы; на щеках играл такой же румянец. Все оттого, что она лишь дожидалась своего времени/

Мария и Йенс Воруп поженились и Эббе Фискер оставил им свой хутор, а себе построил внизу в деревне дом, который назвал — «Тихий уголок», и поселился там вместе с Анн-Мари.