В железном веке

Правда, особенно широких планов строить нельзя было. На пригласительном билете Сэрена Йепсена, дававшем право на бесплатный проезд, пропитанье и жилье, указан был срок в четыре дня. Из них почти полных два дня уходили на поездку, а в оставшееся время что уж там увидишь? «Они, наверно, боятся, что мы будем им в тягость!» — с горечью думал старик. Настроение его сразу упало, когда он вошел в купе третьего класса. Долгая, утомительная поездка по железной дороге с остановками на всех станциях, грохот и тряска поглотили последние остатки его юмора. Он не привык ездить, не знал, куда девать время, а от неудобной деревянной скамьи старые кости разломило вконец. Ни о каком бесплатном пропитании пока и речи не было. Как хорошо, что Мария Воруп дала ему в дорогу всякой еды, — жуешь кусок хлеба, и время как будто проходит незаметней. Когда он, после семнадцати-восемнадцатичасовой езды прибыл в столицу, он чувствовал себя разбитым и несчастным.

На вокзале народу толкалось немало, но его, по-видимому, никто не встречал. Сэрен готов был пожалеть, что не остался дома, в своем обжитом углу, как вдруг из толпы вынырнул какой-то малец, приставил руку к полям своей шляпы и вытянулся перед ним. Он был одет, как тот ковбой, которого Сэрен Йепсен давно когда-то видел в цирке. Старик кивнул парнишке. Еще никогда в жизни ему не приводилось видеть такой большой шляпы на таком маленьком пареньке; не видел он и такой потешной формы; что этот удивительный костюм — форма, старик сообразил, когда бойскаут торжественно сообщил ему, что он явился в качестве представителя юбилейного комитета. Старый ветеран сообразил и другое: что перед ним, очевидно, своего рода новомодный солдат. Времена, верно, здорово переменились, если отечество нынче призывает детей для своей защиты! Идя со своим проводником по городу, старик злорадно заглядывал в детские коляски: может, теперь и соски у грудных младенцев переделаны в какие-нибудь нынешние самострелы!

Два последующих дня превратились для Сэрена Йепсена, ног своих не чувствовавшего от хождения по замощенным улицам, в своего рода шабаш ведьм.

Его сунули то ли в конец, то ли в начало обширной программы, в многочисленных номерах которой он не мог найти и намека на любовь к отечеству или на внимание к себе. Вместо этого он видел множество золотых галунов и развевающихся султанов, и в начале каждого нового номера программы обязательно стоял пастор с крестом на шее и молитвенно сложенными руками.

Сэрен Йепсен был однажды с Арне в кино в Фьордбю и поэтому очень скоро смекнул, что здесь снимается фильм. Он сам и несколько его товарищей по шестьдесят четвертому году выступали в роли статистов; и так как соблюдалась экономия, то каждому из них приходилось, что называется, разрываться на части. Ветераны и на этот раз проявили величайшую самоотверженность: их тянули повсюду, во время смотра войскам им велели сидеть с молитвенным выражением лица, а как только смотр кончился, они побежали на следующую — очередную съемку.

Больше всего доставалось старым ногам. В каретах, даже новомодных, с невидимой упряжкой в передке, здесь недостатка не было! Но все это не для ветеранов!

А потом Сэрена опять втолкнули в поезд. От победоносного ветерана ничего не осталось. На скамье сидело несчастное, сгорбленное создание, до того усталое и опустошенное, что оно покорно отдавало себя во власть вагонной тряски, швырявшей его во все стороны. Старые глаза были страдальчески устремлены в пространство, в душе ветерана все плакало. Несладко пришлось ему тогда, полвека назад, но такой печали в сердце, как сейчас, он все же не знал! На пароме, перевозившем через Большой Бельт, он забился в угол грязной палубы, прислонил отяжелевшую голову к мешку с постелью команды и с мыслью: «Я выполнил тогда свой долг», заснул, смертельно измученный.

При отступлении от Данневирке с ним произошел удивительный случай. В те безнадежные минуты, когда он и его товарищи, подавленные, отчаявшиеся, падая от усталости и замерзая, прорывались сквозь снежный буран, и произошло внезапно то самое чудо. Из бесконечной снежной пустыни к ним донеслась вдруг музыка, и — что это? — чуть поодаль, среди полей, они увидели празднично освещенный хутор! Тепло, свет и аромат вкусных кушаний широкими волнами вырывались из открытых окон... Последние остатки дисциплины исчезли. Большинство солдат ринулось, словно в беге на приз, навстречу манящему видению, но более крепкие товарищи силой остановили обезумевших, крича, что все это мираж и что, добежав до него, они упадут в снег и замерзнут.

Вот и теперь старику в утешение только мираж и остался — ему приснился сон.

Он в Хуторе на Ключах чистит конюшню. Вдруг прибегает Карен и кричит ему: «Ступай скорее в дом, Сэрен Йепсен, пришел волостной фохт и спрашивает тебя». Он входит и видит, что это не волостной, а сам начальник округа, и он привез ему, Сэрену Йепсену, приглашение от короля приехать в столицу и быть гостем в его дворце.