Ва-банк

После загадочного убийства Чальбо в конце тысяча девятьсот пятидесятого года, Перес Хименес взял власть в свои руки, прикрываясь карманным президентом ничтожной хунты – Фламеричем. Началась диктатура. Первый признак: запрещена свобода слова. Прессе и радио обрезали язык. Оппозиция ушла в подполье, и свирепая Seguridad Nacional[25] приступила к действиям. Развернулась охота на коммунистов и адекос (членов «Демократического действия» – партии Бетанкура).

Несколько раз нам приходилось их прятать в гостинице «Веракрус». Мы никогда не закрывали дверей перед кем бы то ни было, никогда не требовали предъявить документы. Я с радостью оплачивал свой долг перед людьми Бетанкура, чье правительство освободило меня и предоставило мне убежище. Поступая таким образом, мы рисковали потерять все, но Рита понимала, что мы не можем действовать иначе.

С другой стороны, гостиница стала своего рода прибежищем для французов, оказавшихся в трудном положении, которые приехали в Венесуэлу без средств и не знали, что делать и куда податься. У нас они могли есть и спать бесплатно, пока не подыщут себе работу. Дошло до того, что меня в Маракайбо прозвали французским консулом. Был среди французов и некий Жорж Арно, который тоже ел, спал, одевался за наш счет, получил необходимые средства, чтобы перебраться в Колумбию. Позже он выпустил книгу «Плата за страх», напичкав ее историями, которые я ему рассказал. В одной из своих последних книг он облил нас грязью, тоже бесплатно. Надо полагать, в знак благодарности.

* * *

В эти же годы в моей жизни произошло грандиозное событие, почти столь же важное для меня, как встреча с Ритой: я возобновил связи со своей семьей. После отъезда Риты из Франции тетушка Жю написала письмо моим сестрам. А затем сестры и тетушка Жю написали мне. Прошло двадцать лет, и пришел конец великому молчанию. Дрожащими руками я вскрыл первое письмо. Что в нем? Не осмеливаюсь читать сразу. Отказываются они от меня навсегда или…

Ура! Победа! Эти письма – крик радости, что я жив, что стал честным человеком, что женат на женщине, о которой, со слов тетушки Жю, можно сказать только хорошее. Я снова обрел своих сестер, а вместе с ними и их семьи, и они стали моей семьей.

У старшей сестры было четверо прекрасных детишек: три девочки и мальчик. Муж ее написал мне сам и заверил, что всегда меня уважал, что рад моему освобождению и тому, что у меня все идет хорошо. И фотокарточки, фотокарточки. И страницы за страницами. Воспоминания. Строки из жизни и войны, о том, как им досталось и как тяжело было поднимать детей. Я вчитывался в каждое слово, взвешивал его, изучал, чтобы лучше понять и насладиться его вкусом.

И словно из глубины времени, после черного провала в тюрьме и на каторге, передо мной возникла картина моего детства. «Мой дорогой Рири…» – пишет сестра. Рири… Слышу, как мама зовет меня к себе, вижу ее родную улыбку. Судя по фотокарточке, которую им послал, я – вылитый отец. Сестра уверена, что если я похож на него внешне, значит должен походить и внутренне. Они с мужем нисколько не боялись того, что я снова всплыл на поверхность. Жандармы, должно быть, пронюхали про приезд Риты в Ардеш и наведывались к ним, выспрашивая про меня. И мой зять им ответил: «Действительно, у нас от него есть известия. Живет хорошо и счастлив. Спасибо».

Другая сестра жила в Париже, замужем за адвокатом-корсиканцем. У них было двое сыновей и дочь. Жили хорошо. В письмах тот же крик души: «Ты свободен, тебя любят, у тебя свой дом, живешь как все люди. Браво, братишка! Мы с мужем и детьми благодарим Господа за то, что он помог тебе вернуться с этой ужасной каторги, куда тебя засадили».

Старшая сестра предложила взять к себе нашу дочь, чтобы она могла продолжить учебу во Франции. Разумеется, Клотильда поедет.

Но больше всего мое сердце согревало то, что никому из них не было стыдно за то, что их брат – бывший заключенный.

Еще одной невероятной новостью в те годы стало то, что благодаря французскому врачу Ройзбергу, обосновавшемуся в Маракайбо, мне удалось заполучить адрес моего друга, доктора Жермена Гибера, бывшего тюремного врача, который относился ко мне на Руаяле как к члену семьи, принимал меня в своем доме, защищал от багров и не прекращал вместе с женой поддерживать во мне чувство человеческого достоинства. Благодаря ему тюрьма-одиночка на острове Сен-Жозеф перестала быть таковой, благодаря ему меня перевели на остров Дьявола, откуда я благополучно бежал. Я написал ему и был бесконечно счастлив получить от него однажды это письмо: