Ва-банк

Мадам Жермен Гибер не суждено было присоединиться к мужу в Индокитае. Он был убит. Мы так и не свиделись. Скромный врач, один из редких людей, кто, как и майор Пеан из Армии спасения, имел мужество отстаивать там, на каторге, право заключенных на гуманное обращение и сумел добиться определенных результатов на своем посту. Нет слов, чтобы выразить мое глубочайшее уважение к таким людям, как он и его жена. Вопреки всему и с риском для собственной карьеры он не уставал повторять, что человек остается человеком и его нельзя считать безвозвратно потерянным, даже если он совершил тяжкое преступление.

Приходили письма и от тетушки Жю. Но это письма не мачехи, не желающей тебя знать, а материнские письма с теплым словом, какое может найти только сердце матери. Она рассказывала о жизни отца до самой кончины, жизни сельского учителя, законопослушного и уважающего местные власти. И тем не менее он всегда повторял: «Мой сын невиновен, я чувствую, а эти подлецы его засадили! Где он может быть сейчас, после побега? Жив ли, нет ли?» Каждый раз, когда бойцы Сопротивления наносили удар по оккупантам, он говорил: «Если бы Анри был здесь, он был бы с ними». А потом наступало время, когда отец целыми месяцами не произносил имени сына. Всю свою нежность, предназначенную мне, он перенес на внуков. Он так их баловал, как, пожалуй, ни один дед этого не делал, и его терпение было неистощимым.

Мы с Ритой читали эти письма взахлеб. Бесценные весточки, возвращавшие нас к утраченной когда-то семье. Мы их читали, перечитывали и хранили как настоящую реликвию. Господь и вправду оказался милостив, ибо все мои близкие, без исключения, сохранили любовь ко мне и, несмотря на свое положение в обществе, имели мужество плевать на всех, кто плохо ко мне относился. Они радовались, что я жив, свободен и счастлив. Что уж греха таить, надо иметь смелость жить в жестоком мире, который не так-то легко прощает тем семьям, где вырос преступник. Находятся еще такие гнусные люди, которым ничего не стоит сказать: «Да, знаем мы эту семейку: по ним всем тюрьма плачет».

* * *

В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году мы продали гостиницу. К этому времени изнуряющая жара нас достала, мы от нее страшно устали. К тому же мы с Ритой склонны к приключениям. В конце концов, у нас не было намерения торчать в Маракайбо до конца своих дней. А еще разнесся слух, что в Венесуэльской Гвиане обнаружили залежи железной руды. Совсем на другом конце страны. Поэтому мы собрались и решили поехать через Каракас, где можно будет осмотреться и оценить обстановку.

Мы выехали рано утром в большой зеленой машине с открытым кузовом, доверху заполненным багажом, оставив позади пять лет спокойного счастья и многочисленных местных и иностранных друзей.

И вот я снова оказался в Каракасе и не узнал город. Полно, не ошиблись ли мы?

Невероятный Перес Хименес к концу правления карманного Фламерича провозгласил себя президентом республики, но еще до того принялся переделывать Каракас, предпринимая все, чтобы превратить колониальный город в типичную ультрасовременную столицу. И все это параллельно с насилием и неслыханной жестокостью как со стороны правительства, так и со стороны оппозиции, действовавшей в подполье. Тогда чуть было не погиб и президент Кальдера (он вступил на пост в тысяча девятьсот семидесятом году), на него было совершено ужасное покушение: в спальню, где он находился с женой и маленьким ребенком, была брошена мощная бомба. Поистине чудом никто из них не пострадал. С необычайной выдержкой и хладнокровием, без крика и паники Кальдера с женой опустились на колени и вознесли молитву Господу за спасение жизни. Это произошло в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. Отмечу, что на тот момент Кальдера уже являлся христианским демократом. Он стал им вовсе не вследствие свершившегося чуда, как принято считать.

Но, несмотря на все трудности, которые Пересу Хименесу пришлось преодолеть за время своей диктатуры, он полностью преобразил Каракас и многое другое.