Ваал. Неисповедимый путь

— Я не верю в привидения, Билли. В моем словаре нет такого слова. Но многие верят. Они отказываются работать, и мне пришлось закрыть лесопилку из-за... из-за пилы, под которую сунул руку Линк Паттерсон.

— Пила? При чем тут пила?

Четем смущенно взглянул на Рамону, затем снова на Билли. В глазах юноши плясали янтарные огоньки, и его взгляд так глубоко проник в душу Четема, что по спине у хозяина лесопилки побежали мурашки.

— Пила кричит, — ответил он. — Кричит совсем как человек.

22

Лесопилка темнела на фоне золотисто-голубого неба. Лучи заходящего солнца косо падали на посыпанную гравием парковочную площадку. Штабеля строевого леса отбрасывали темно-синие тени.

— Ты уже выпиваешь? — спросил Лемер Четем, выключая двигатель фургона и вынимая ключи зажигания.

— Нет, сэр.

— Пора бы начать. Открой отделение для перчаток и вынь бутылку.

В бутылке был самогон, Билли почувствовал это еще до того, как Четем открыл бутылку. Мужчина сделал глоток и закрыл глаза. Билли видел, как багровеет его лицо.

— Ты помнишь, я говорил, что не верю в такие вещи, как привидения?

— Да, сэр.

— Так вот, я проклятый лжец, мальчик. Дерьмо! Мой старый папаша любил рассказывать страшные истории, от которых у меня волосы скручивались на заднице! Меня невозможно подтащить к кладбищу ближе, чем на милю, вот где правда! — Он передал бутылку Билли. — Что касается вас, то меня не интересует, что ты или твоя мама можете сделать, а что не можете. Я слышал рассказы о твоей матери, и я был на палаточной проповеди Фальконера. Там было чертовски шумно. Раз ты пришел на мою лесопилку, то... поработай так, чтобы я вернул обратно всех моих парней. И поверь, они все до единого узнают, что помог им именно ты... даже если на самом деле ты будешь ни при чем. Улавливаешь?

Билли кивнул. Его внутренности дрожали. Когда он сказал, что поможет мистеру Четему, отец посмотрел на него, как на прокаженного. Но мистер Четем сказал, что заплатит ему пятьдесят долларов. «Разве это плохо, — подумал Билли, — если я помогу родителям в меру своих возможностей?» Однако он не знал точно, что ему следует сделать. Он захватил с собой на счастье кусочек угля, но понимал: то, что ему нужно, придет изнутри его самого, и он будет полностью предоставлен самому себе. Прежде чем они уехали, мама позвала его в дом и дала ему наставления, объяснив, что пришло его время. Она говорила ему, что тоже могла бы поехать, но это уже его работа; на лесопилке, возможно, вообще ничего нет, но если есть, то это наверняка часть Линка Паттерсона, сбившаяся с пути. «Привлеки ее доверием и помни, чему тебя научила бабушка. Самое важное: изгони из себя страх и дай найти себя. Призрак ищет помощи, и он потянется к тебе», — звучали слова матери в голове у Билли.

Когда Билли садился в фургон, Рамона вышла на террасу и сказала:

— Помни, сынок: нет страха. Я люблю тебя.

Темнело. Билли понюхал самогон и сделал глоток. Его горло словно обожгла горящая лава, которая медленно потекла по кричащим внутренностям в желудок; жидкость напоминала ему то, что бабуля заставила его выпить, перед тем как идти в коптильню.

Иногда по ночам он заново переживал это странное приключение. Он просидел в душной коптильне три дня, завернутый в тяжелое одеяло, без еды, а в качестве питья у него были только самодельные лекарства. Убаюканный страшной жарой, он плыл в темноте, потеряв ощущение времени и пространства; он чувствовал, что тело обременяет его, оказываясь чем-то вроде скорлупы, в которую заключена его реальная личность. Сквозь сон Билли ощущал, что за ним наблюдают мама и бабушка, он чувствовал разницу в ритме их дыхания, аромате их тел и звуках, издаваемых ими при движении. Треск горящих поленьев превратился в нечто вроде музыки, нечто среднее между тихой гармонией и грубой какофонией. Дым под потолком шелестел, как шелковая рубашка на ветру.

Когда он наконец проснулся и ему позволили выйти из коптильни, утренний солнечный свет иголками заколол его кожу, а шелест листвы показался ужасным шумом. Только через несколько дней его чувства притупились настолько, что он снова ощутил себя более или менее сносно. Тем не менее Билли оставался фантастически чувствителен к цветам, запахам и звукам; поэтому ему было очень больно, когда после их возвращения отец ударил Рамону по лицу, а затем долго охаживал Билли ремнем. Затем дом наполнился голосом отца, разрывающимся между вымаливанием прощения у Бога и громким чтением Библии.